Бывшие соотечественники, нынешние сокамерники

По данным комитета «Гражданское содействие», с 2013-го до 2016 г. судами России было принято 513 289 решений о выдворении иностранцев с территории России. С момента вынесения такого решения человек должен в течение 20 дней покинуть страну. Но тех, у кого нет паспорта или денег на билеты, а также женщин с детьми до 4 лет высылают из страны через спецприемник.

Между участниками СНГ существует договор, по которому каждая страна обязуется за свой счет возвращать своих высылаемых граждан.

Документы на задержанных отправляют в МВД по месту их постоянной регистрации на родине. Если местные правоохранители гарантируют России возмещение стоимости билетов, мигрантов отправляют за счет российского бюджета, а уже дома родное государство взыскивает с них деньги, чтобы вернуть их России. Но нередко переговоры затягиваются. В спецприемниках люди могут находиться годами.

К тому же в спецприемниках также содержатся мигранты из Африки, Афганистана, Турции, Польши. Эти страны расходы РФ на высылку своих граждан не компенсируют.

Как правило, мигранты попадают под выдворение в результате полицейских рейдов: у многих в момент проверки просто не оказывается с собой документов.

— Ситуация получается такая: человек сидит в спецприемнике 2 года, потому что по закону дольше там держать нельзя, выходит на улицу, и через пару дней его снова на 2 года забирают, — объясняет Светлана Ганнушкина. — Условия в спецприемнике настолько плохие, что после 4 лет, прожитых там, человек уже не в состоянии работать, он вообще уже ни на что не способен.

— Содержания одного мигранта в спецприемнике, включая обслуживание, питание, коммунальные услуги, — это в среднем 25 000 рублей в месяц (около 400 рублей в день). В год получается 300 000, — говорит Андрей Бабушкин, председатель Комитета «За гражданские права».

Билет на самолет в Ташкент стоит 15 000 рублей. За 2 года, которые выдворяемый может провести в спецприемнике, он мог бы вернуться на родину 40 раз.

Владимирский спецприемник

Владимирский спецприемник — 4-этажное кирпичное здание на окраине города. Периметр обнесен двумя рядами колючей проволоки и высоким металлическим забором. Штукатурка на стенах здания местами слезла, из кирпичей торчит ржавая арматура.

Такие спецприемники есть в каждом субъекте Федерации, всего в России их 85, и тот, куда приехали мы, по оценкам правозащитников, — «не самый худший». Валентина Чупик, руководитель организации «Tong Jahoni», припомнила лишь один вопиющий случай: в 2011 году здесь в камере вместе со здоровыми людьми держали мужчину с открытой формой туберкулеза. Тогда разгорелся скандал, после чего условия в спецприемнике улучшились.

Владимирский спецприемник рассчитан на 100 человек, но вмещает и больше: по словам охранника, «сколько наловят». Тут сидят люди разных национальностей: армяне, таджики, узбеки, киргизы, украинцы и даже белорусы. Но больше всего узбеков и таджиков.

На момент нашего визита в спецприемнике содержалось 97 человек. После этого «еще привозили». Мигрантов доставляют сюда партиями — за один раз не менее 10 человек.

Спецприемник — режимный объект. Мужские и женские камеры, в каждой — по 4 человека. Во всех камерах установлено видеонаблюдение. Туалеты находятся там же — в камерах. Железные двери, на окнах решетки.

Свидания с людьми, находящимися здесь, нужно заказывать заранее. Здесь не тюрьма, конечно, но условия не сильно отличаются от тюремных. Близкие передают задержанным еду и одежду. Мы тоже везем передачку нашим героям: два десятка пачек лапши быстрого приготовления, три блока сигарет «Ява», соль, сахар, сладости и яблоки. Продавщица в гастрономе у вокзала сразу спрашивает: «В тюрьму, что ли? Конфеты в пачках не нужны, на развес выйдут дешевле, сигареты лучше брать по 30 в пачке, а не стандартные 20».

У нее нет сомнений, что мы едем во Владимирский централ.

Свидания в спецприемнике начинаются с двух часов. За 15 минут до этого времени у входа уже стоят люди. К воротам подходит молодая девушка с грудным ребенком в коляске. Ребенок в розовом комбинезоне ежится от ветра. Зябко.

Девушку зовут Татьяна. Гражданского мужа, с которым они вместе прожили 3 года, задержали полицейские, когда он возвращался из Москвы, с работы. В столице он трудился на стройке. Жена — гражданка России, муж — гражданин Узбекистана. Татьяна надеется, что супруга от депортации спасет общий ребенок, годовалая дочка Диана.

Вдали стоит другая женщина. Правой рукой прижимает к уху телефон, левой — машет кому-то, подняв голову. Кому, не разглядеть: на окнах решетки. Я слышу узбекское слово «жоним» — «душа моя». С мужем женщина не виделась несколько месяцев, принесла передачку.

Дорога до входа в приемник усыпана желтыми листьями. Мы заходим внутрь. За парой железных дверей — просторный холл. Справа окошко — мужчина в черной форме принимает заявления на передачу. «Если одежды много, можете не расписывать, укажите просто: «вещи», — говорит охранник.

У противоположной стены — стол с шариковой ручкой на веревке и стул. Один из сотрудников на входе проверяет пакеты с продуктами: «Сахар, 1 пачка, вижу, есть. Пряники, 3 пачки, ага. Сигареты, сейчас посчитаем».

Кроме сигарет и «роллтонов» родные теперь часто приносят теплые носки, свитера — многие сидят здесь месяцами: попали летом, а пробыть придется неизвестно сколько.

Сотрудники болтают между собой, смеются и переглядываются. Металлическое ограждение с турникетом разделяет холл пополам. Все свидания проходят у турникета. Туда мигрантов выводят по предварительному запросу.

— Я не против мигрантов, мне все равно, но надо же как-то ограничивать количество. Выйди на улицу в Москве — как будто в Душанбе оказываешься, — говорит охранник. — Я отработал участковым 8 лет. И вот у меня к людям уже нет чувств. Я на улице вижу бездомную собаку, у меня к ней больше жалости.

Татьяна передает через ограждение годовалую Диану на руки отцу. Папа берет дочку, подбрасывает и ловит ее. Диана смеется — передние зубы как у зайчика. Таня за преградой наблюдает за мужем с дочкой, улыбается. Разделенные хромированными штангами, они так и стоят: один по ту сторону, в заточении, другая — по эту, на свободе.

Другая женщина плачет: ее мужа отказываются приводить. Охранники говорят, что он не писал заявление на свидание. Женщина плохо понимает по-русски. Выходит сотрудница, глядит на нее сочувственно и — дает разрешение на свидание.

Олтиной

Почти полгода назад 36-летняя Олтиной Азизова пришла сюда сама, вместе с тремя детьми: старшей, 5-летней Сарвиноз, 3-летним Сардором и 6-месячной Сарвиной.

Сотрудница спецприемника Нина Шувалова разрешила мне встретиться с Олтиной в кабинете начальника. Детям будет слишком холодно стоять на бетонном полу коридора: нет теплой обуви. За все 4 месяца, что они тут, у Олтиной я первый посетитель.

— Привет! — машет рукой Сардор и беззаботно улыбается. Он родился в России и говорит по-русски. На узбекском знает лишь пару слов.

В сопровождении охранницы в зеленой куртке мы проходим внутрь. Олтиной в домашнем синем халате садится за стол напротив меня.

— Последнее время я не работала, сидела дома с детьми. Муж и его брат работали. В основном — на стройке. Я им дома готовила, стирала и за детьми ухаживала. Паспорт у меня отобрал работодатель, когда я приехала в Россию. А восстановить его только в Узбекистане можно. Так что в роддом я попала без документов. Дочери, Сарвиноз, никакого свидетельства о рождении не выдали. В графе «Мать» в справке о рождении врачи написали «неизвестная». И отпустили на все четыре стороны.

Олтиной рассказывает свою жизнь спокойно и уверенно. Ее рассказ временами перебивают крики детей — они бегают, шкодничают. Охранница в углу улыбается.

— Второго я родила также без паспорта, — Олтиной указывает на Сардора, который продолжает хулиганить. — Сделать нормальное свидетельство о рождении опять не смогла, так они и остались со справками. Третьему все бумаги оформила сразу, тогда у меня уже был паспорт. Но чтобы вернуться домой и купить билеты на самолет, справок из роддома, которые были у старших, недостаточно.

Чтобы оформить свидетельства о рождении, Олтиной пришлось обратиться к посреднице, которую порекомендовали знакомые узбеки. К таким людям мигранты вообще обращаются чаще, чем в официальные органы, от которых все равно никакого толку. Ей Олтиной заплатила 50 000 рублей и отдала бумаги из роддома. Через некоторое время женщина принесла Олтиной свидетельства о рождении детей. С этими документами она собиралась на родину. При пересечении границы в московском аэропорту выяснилось, что бумаги поддельные.

— На таможне были добрые люди, не арестовали меня с детьми. Сказали срочно вернуться обратно во Владимир и обратиться в ЗАГС, выдавший документ. Поверили мне, мои дети очень на меня похожи, — говорит она с гордостью.

В ЗАГСе Олтиной сказали, что свидетельств на ее детей не выписывали. А справки из роддома уже пропали вместе с посредницей.

Единственным выходом осталось самой пойти в спецприемник. «Там помогут сделать документы и отправят домой», — посоветовали юристы. В самом спецприемнике маму приняли сразу и пообещали отправить в Узбекистан через пару месяцев.

— Они меня без веревки продержали два месяца. «Подожди, мол, подожди». А потом сказали, что не могут ничего сделать, — продолжает Олтиной. — Когда я спросила, как же мне быть, сказали: «Сделай анализ ДНК, докажи, что дети твои». Я подошла к Нине Михайловне, она дала мне номер человека из диаспоры, Шоносира, который в местной мечети собрал денег и оплатил тест ДНК.

Олтиной говорит, что сотрудники спецприемника к ней относятся с большим сочувствием, чем к другим, — из-за детей.

— Помнишь, женщина-охранница, которая вместе со мной была? — вспоминает Олтиной. — Она хотела пойти на телевидение в программу «Пусть говорят». Сказала: мол, Оля — это она меня так называет на русский манер, — я пойду и все расскажу, они не имеют права здесь тебя с тремя детьми держать и мучить. Это противозаконно. Но я ее отговорила. Не хочу, чтобы меня и моих детей показывали по телевизору. Сарвиноз скоро пойдет в школу. Все будут в нее тыкать пальцем.

Иногда имам мечети приносит Олтиной передачки. Имама зовут Ринат Хазрат. В передачках — еда, сладости детям и памперсы, которых все равно не хватает.

— Морально я как-то справляюсь. Дети меня отвлекают, но другие… им труднее. Совсем молодые ребята, которые после школы приехали заработать, а их посадили… сюда.

Срок заключения в спецприемнике, по словам Олтиной, зависит от того, сколько денег мигрант сможет достать.

— У руководства приемника есть свой адвокат. Зовут Наталья Аббасовна. Она говорит, что мне на услуги как минимум нужно 50 тысяч рублей. А как я найду такие деньги?

По словам Олтиной, адвокат спецприемника просит деньги не только у нее. За получение в посольстве сертификата на возвращение она берет 10 тысяч рублей. В самом посольстве это стоит 36 долларов, то есть чуть больше 2 тысяч.

— Если сюда попадет спокойный, простой человек, он точно 2 года здесь просидит. Тут надо с ними скандалить и требовать свое, — продолжает она. — А если у человека нет опоры, нет родных, друзей — ему будет хуже.

— А у тебя есть опора?

— Муж знает, что я сюда попала. Его родители тяжело больны, он не смог приехать за мной. Но, если я тут останусь до зимы, он точно приедет и заберет меня отсюда.

Когда мы расстаемся, Олтиной одной рукой подхватывает 6-месячную Сарвину, другой берет пакет с передачкой. Других детей охранница за руки ведет к лестнице. Сардор оглядывается и по-взрослому серьезно смотрит на меня. В холле молча в обнимку через ограждение, как склеенные, стоят мужчина с женщиной. Прощаются.

Дильшод

Дильшод Тожикулов сидит в этом же спецприемнике. Он родом из Андижана, как и Олтиной. Ему 31 год. На родине он не был 12 лет. Когда российская миграционная служба запросили информацию о нем у Узбекистана, выяснилось, что такого человека не существует: за время, пока Дильшод жил в России, его лишили гражданства. Высылать его попросту некуда.

— Меня подставил свой… узбек. Короче, я работал на стройке у узбека, Саида, из Сурхандарьи. Два месяца он не отдавал нам деньги. Вместо зарплаты каждый день вешал на уши лагман — завтра отдам, потом отдам, — объясняет Дильшод. В спецприемнике он уже год и 8 месяцев.

— Под конец я его посадил перед собой и сказал: «Брат, мы мусульмане. Альхамдулиллах! Оба находимся на чужбине, — рассказывает он. — Мне уже не 12 лет. Один раз обманете, второй раз обманете — дальше не прокатит. В конце глаза заполнятся кровью, и может начаться бойня. Это неправильно». Он мне ответил: «Хорошо, нет больше слов, мол, во вторник или максимум до среды с вами рассчитаюсь». Просто я ему поверил. Он взял в руки Коран и сказал: «Парни, в этот день вам отдам долг». После этого ему не поверить нельзя ведь.

Мы жили там же, где и работали, в большом здании. Одну комнатку обустроили под себя, там же и готовили. Там было так красиво, — на несколько секунд Дильшод замолкает. — В конце недели он приехал с товарищами. Я тогда не понял, что они фээмэсники. А потом они показали удостоверения и скрутили мне руки. Через четыре месяца будет 2 года, как я тут сижу. Здесь еще женщины сидят из-за этого паразита. Наши женщины! — говорит Дильшод. — Они тоже на него работали, а когда начали просить зарплату, он их сдал.

Руководство спецприемника сообщило Дильшоду, что, как только он отсидит свои 2 года, его отпустят со справкой, он сможет получить вид на жительство в России, а потом и гражданство. Но за это он заплатит двумя годами своей жизни.