Координатор «Руси Сидящей» по Сибири Дмитрий Петров – о русской тюремной трагедии, нарушителях закона в погонах и в мантиях, и о неожиданном гранте, недавно полученном фондом от государства
По количеству осужденных Россия находится на третьем месте в мире и на первом – в Европе. Страшно? Но еще страшнее другой факт: по данным ЕСПЧ, порядка 30% осужденных в нашей стране сидят заведомо неправосудно. Из-за чего складывается такая ситуация? Почему так много арестантов «стремится» оговорить себя на этапе следствия? Что противопоставить очевидному беззаконию? Как граждане могут влиять на сложившуюся судебно-следственную систему? Об этом «Новая газета – Западная Сибирь» поговорила с Дмитрием Петровым – координатором сибирского филиала «Руси Сидящей».
– Минувшей весной в Сибири открылся филиал «Руси Сидящей» – благотворительного фонда помощи неправомерно осужденным и их семьям. Дмитрий, вы – известный в Новосибирске маркетолог и бизнес-тренер. Что вас привело в проект?
– Все началось с того, что я сам оказался в тюрьме. Я был одним из организаторов инновационного форума «Интерра-2012» в Новосибирске. В какой-то момент у бывшего губернатора Новосибирской области Виктора Толоконского возник конфликт с господином Юрченко, тогдашним главой региона. Было возбуждено несколько дел, почти все – заказные. Одним из них стало дело «Интерры». Меня и еще двух человек обвинили в хищении 2,7 миллионов рублей в ходе организации форума. 2 года 9 месяцев я провел в следственном изоляторе. Суд первой инстанции присудил мне четыре года колонии общего режима. Я подал апелляцию и четыре года реальных превратились в четыре года условных. Находясь в тюрьме, я общался с большим количеством людей, слушал их рассказы, все больше погружаясь в новую для себя реальность. Ситуация катастрофическая. Конституцией России каждому гражданину гарантировано право на защиту и квалифицированную юридическую помощь, но реально такую помощь получают от силы процентов 5. Более 90% людей, оказавшихся там, остаются без всякой защиты. Одни машут на все рукой – мол, бороться бесполезно. Другим не хватает знаний, чтобы отстаивать свои права. Систему это, естественно, устраивает. Когда я увидел масштаб этой русской трагедии, то решил, что по мере сил надо помогать людям. В тюрьме я много времени уделял изучению уголовного права, стал консультировать других арестантов, составлять им апелляции. Для меня это была своего рода психотерапия: если тебе плохо, найди того, кому хуже, и помоги ему. В декабре 2016 года я оказался на свободе, но продолжил заниматься тем, чем начал в СИЗО. Потом познакомился с Ольгой Романовой, и она предложила мне стать координатором «Руси Сидящей» по Сибири.
– Вы характеризуете то, что происходит в СИЗО, в тюрьмах, как русскую трагедию. Что для вас – человека благополучного, успешного бизнесмена – стало самым большим потрясением после ареста?
– Мы все находимся во власти стереотипов, формируя наши представления о суде, следствии, тюрьме по фильмам, литературе, СМИ. Но большинство людей (и я не был исключением) рассчитывает если не на объективность системы, то хотя бы на то, что кто-то, пусть не следователь, так судья, возьмет на себя труд разобраться в сути вопроса. На протяжении всего процесса я и моя «соучастница» Лада Юрченко настаивали на своей невиновности. В нас теплилась надежда, что кто-то прочитает наше дело и скажет: «Ну, это же глупость! Как можно похитить 2,7 миллиона рублей, если госзадание выполнено, заказчик доволен и подтверждает, что все сделано хорошо, качественно и в срок?» Я задавал этот вопрос на протяжении всего процесса, но ответа так и не услышал. Самое большое открытие заключалось в том, что на самом деле ни следователи, ни суды в подавляющем большинстве случаев не занимаются установлением истины по делу. Никто ничего не расследует. Я могу сказать так, по крайней мере, о моем деле и о других похожих делах заказного характера, которых сейчас становится все больше. Суть работы следственных органов, судебной системы утеряна. Вместо того чтобы исследовать собственно дело, они берут некую историю, которую плохо или хорошо придумал следователь, и под нее уже кроят дело. И задачу свою видят в том, чтобы эта версия прошла все этапы судопроизводства вплоть до приговора. Например, в моем приговоре был не просто перепечатан, а скопирован текст обвинительного заключения, написанный следователями. Это недопустимая вещь, но, к сожалению, не уникальная (к примеру, приговор по второму делу Ходорковского совпал с обвинительным заключением слово в слово – ред.). Получается, что люди, работающие в этой системе, чуть ли не главные нарушители закона, а единственный человек, заинтересованный в соблюдении законности в этом процессуальном поле, – сам обвиняемый или подсудимый.
– То, о чем вы говорите, касается только заказных дел или вообще всех?
– Понимаете, не бывает так, что один и тот же следователь или судья здесь вот закон не соблюдает, а там соблюдает. Но случаются, конечно, и грамотные приговоры. Например, когда обвинительное заключение заходит с одними статьями, затем, на процессе, они пересматриваются, изменяются или дело возвращается в прокуратуру – это признаки того, что происходит какая-то нормальная работа. Если у стороны обвинения все как по маслу идет – это значит что-то не в порядке. Вряд ли там следствие сработало безукоризненно. Большое значение для следователей имеет человеческий фактор. Если какой-нибудь паренек попался, у которого нет ни адвоката, ни родственников, ни образования, там часто бывает вообще все безобразно сделано. Я видел такие дела. И если мы посмотрим статистику, то увидим, что у нас совершенно кошмарный процент дел, которые слушаются в особом порядке. Особый порядок означает, что человек, в отношении которого возбудили уголовное дело, заключает досудебное соглашение и дает признательные показания (в 90% случаев это самооговор или элементы самооговора, так как пишется все под диктовку следователя). После этого одно-два заседания в суде и приговор. Человеку обещают, что он отделается малой кровью, однако это не всегда соответствует действительности. Были случаи, когда «досудебщики» получали больше основных фигурантов. Так вот во время особого порядка слушания не исследуются обстоятельства дела. Судья смотрит вилку по срокам и дает какой-то срок в зависимости от своего настроения. Таких дел – больше половины! Сотни тысяч людей осуждаются у нас с потолка. На следствии на них давят, намекают, что бороться с системой бесполезно. Большинство давления не выдерживает, оговаривают себя, других людей, и дальше все идет по накатанной. У нас работает в буквальном смысле конвейер по штамповке заключенных.
– Почему так происходит? Почему следствие и суд не хотят выполнять свои прямые функции и обязанности?
– Причина в необоснованной закрытости этой системы, особенно если мы говорим о суде. Это, наверное, тоже было одно из потрясений, когда я понял, что в отношении меня совершается очевидное беззаконие, а мне просто нечего противопоставить. Я абсолютно беззащитен, потому что пожаловаться-то некуда. Жди приговора, и только потом уже можно его обжаловать. Но к тому времени такое количество нарушений набирается, что многие пишут по нескольку сотен страниц апелляции. В развитых странах судьи – это выборная должность. А у нас судей назначает президент по рекомендации самих же судей. В законе сказано, что судья подчиняется закону, Конституции и собственной совести. На практике получается, что судьи подчиняются вышестоящим судьям, потому что им хочется сохранить за собой место, гарантирующее неплохую зарплату, пожизненное содержание, привилегии. Судейский состав – это особая каста. Основной страх судьи – как бы чего не вышло. Почему судьи любят рассматривать дела в особом порядке? Потому что там минимум ответственности. Почему судебно-следственная система так слаженно работает? Потому что судьям выгодно, чтобы следователи склонили обвиняемых к досудебному соглашению или чистосердечному признанию. И вся система работает на то, чтобы ты признался. Но не в том смысле, чтобы рассказал правду, нет, а чтобы рассказал то, что устроило бы их. Когда следователи сталкиваются с необходимостью расследовать, а судьи – с ситуацией, что нужно судить, оказывается, что они элементарно некомпетентны. Когда есть очевидные уголовные преступления – грабежи, разбой, изнасилования, – они их зачастую стараются замылить, потому что не умеют расследовать. А повязать бизнесмена или студента схватить на площади и сфабриковать дело – это у них виртуозно получается. Вот в чем печаль. Монополия на насилие, которую общество дало правоохранительным органам, должна была способствовать защите граждан. Но в итоге эти органы стали главной угрозой для общества, развернув насилие в отношении мирных людей или используя его для решения корпоративных споров.
– Вы говорите, что от расследования реальных дел уклоняются, потому что не умеют расследовать. Вместе с тем по статистике Россия – третья в мире по количеству заключенных: 450 человек на 100 тысяч населения. Тюрьмы переполнены…
– Не забывайте про «палочную» систему, в которой зарплату и звания получают от количества раскрытых преступлений. Я одного парня встретил, когда ехал с этапа. По одежде и по манере общения видно, что деревенский. Спросил у него, что за дело. Он, оказывается, топор украл. А статья у него – 158-я, часть 3. А это тяжкая категория, до семи лет. Я спрашиваю:
– А почему третья часть?
– Я залез к соседу в дом и взял у него топор. Мне надо было.
Это квалифицировали как проникновение в помещение. И за топор ему грозит до семи лет! Глупо человека держать в тюрьме за такие мелкие преступления, если есть система штрафов и обязательных работ. У нас как раз таких – бытовых, непрофессиональных преступлений, совершаемых по пьянке, – очень много. Я думаю, это тоже объяснимо. На таких делах, как это, легко «палку» получить, в отличие от других, более тяжелых преступлений, где надо проявить расследовательские навыки, побегать. Преступления против государства в России выросли за 15 лет в 27 раз. То есть в 27 раз выросло количество врагов народа! То же самое с педофилами. Стоило объявить борьбу с ними, как их стали ловить в большом количестве. И с коррупционерами также. Причем везде наблюдается тенденция квалифицировать дело по более тяжелой статье. Скажем, человек взял денег за то, чтобы решить какую-то проблему, не собираясь этого делать (или даже не имея возможности). Это 159 статья, «Мошенничество». Но следствие вменяет посредничество в даче взятки, а это уже особо тяжкое преступление. Следователю важно работать на статистику, на отчетность, особенно когда есть политический заказ на, например, «борьбу с коррупцией». А судьба задержанного следствие не интересует.
– Как можно противодействовать сложившейся системе?
– Важная задача – это, безусловно, привлечение общественного внимания к проблемам. Все, что связано с тюрьмой, для многих – табуированная зона. Но сейчас постепенно изменяется отношение, об этом начинают говорить. И здесь может сработать «эффект перестройки». Со слоганов «демократизация» и «гласность» началась реконструкция советской империи. То, о чем много лет говорили на кухнях вполголоса, вдруг стали обсуждать на съездах, на страницах центральных газет и по телевизору. Это были оздоровительные процессы для общества с точки зрения его исторического и гражданского развития. Однако судебная система, несмотря на все последовавшие при Горбачеве, а затем и при Ельцине реформы законодательства, осталась до мозга костей советской. Конечно, она мимикрировала и адаптировалась, но её ядро осталось тем же. Правосудие у нас по-прежнему не ориентировано на личность.
И первое, что нужно сделать, – начать говорить об этом. Чем больше людей будет узнавать о том, что происходит с правоохранительной и судебной системой в России, тем быстрее начнутся изменения. Любые реформы – политические, экономические, социальные – надо начинать с реформы судебной системы, потому что она – краеугольный камень, на котором зиждется все остальное.
– Вряд ли граждане смогут как-то повлиять на инициирование реформ в судебной системе, если на это не будет, так скажем, воли сверху…
– Здесь я с вами категорически не согласен. Общество явно заявляет о своем несогласии с тем, что происходит, – на уровне публичных высказываний, митингов, публикаций в СМИ. Конечно, чем более развита система, тем более чутко она реагирует на все это. Но даже в таких кондовых системах, как нынешняя, есть реакция на сигналы извне. Власть, конечно, может имитировать активные действия, но это нельзя делать бесконечно. Вот пример того, как воздействует общественное мнение на систему. Если у нас на судебных заседаниях в зале никого нет, судья и прокурор часто ведут себя откровенно по-хамски. Присутствие зрителей и тем более журналистов их дисциплинирует. Получается как будто два разных процесса. Так что не надо недооценивать этот ресурс. Сегодня у нас гораздо больше возможностей влиять на ситуацию за счет тех же соцсетей. Я думаю, что соцсети, пресса и площади станут тем самым «черным лебедем», который сможет неожиданно поменять имеющийся расклад. Хотя, конечно, надо быть реалистами. Скорее всего, нынешний режим не будет реформировать судебную систему. Будут попытки какого-то улучшения, исправления. Но именно попытки, а не реальные действия. Для того чтобы кардинально что-то поменять, нужно дистанцироваться от системы. А нынешний режим и нынешняя судебная система имеют одно ДНК – советское. Ворон ворону глаз не выклюет. Здесь нужно, извините, именно выклевывать: процентов на 90 обновить кадровый состав судейского корпуса, потому что люди некомпетентны, коррумпированы. Без коренных общественных реформ ничего не сделаешь, и ситуация будет только ухудшаться. Но наша задача как граждан – не ждать, а создавать условия и предпосылки для движения в сторону реформирования. Нужно привлекать специалистов в области юриспруденции и оказывать сопротивление, требуя от судей соблюдения закона.
– На днях стало известно, что «Русь Сидящая» получила президентский грант. Стоит ли трактовать это как некий позитивный сигнал со стороны власти?
– По поводу получения гранта, конечно, много разных гипотез уже выдвинули. Грант был заявлен для решения проблемы ресоциализации бывших заключенных в Сибири. Больше 80% людей возвращается в колонии повторно, причем многие в течение года. То есть система не исправляет, а кует «кадры» для уголовного мира. И, думаю, всем, включая администрацию президента, очевидно, что с этим надо что-то делать, иначе мы очень скоро окажемся в уголовном обществе. Я бы не оценивал это как политический знак. Мы просто делаем свое дело, и получение гранта «Русью Сидящей» – это отрадная демонстрация здравого смысла.
– Вы можете подробней рассказать об этом гранте?
– Пока слишком рано. Могу сказать только, что грант будет целиком израсходован на сибирские города. Сейчас мы обсуждаем детали, определяемся с географией. Нам выделено 2,8 миллионов рублей при условии, что один миллион «Русь Сидящая» найдет самостоятельно. Планируется, в частности, что мы будем проводить тренинги (онлайн и оффлайн) для тех, кто освободился.
– Вы находитесь в Новосибирске. Обращаются ли в «Русь Сидящую» за помощью из других регионов? И много ли человек работает в сибирском филиале организации?
– Да, из Томска, Омска были обращения. Кузбасс к нам иногда приезжает. К нам приходят те, кто освободился, хотят сотрудничать. Не обязательно они все становятся правозащитниками, но при необходимости всегда готовы откликнуться. С нами контактируют родственники арестантов. Они тоже готовы помогать. Это в чистом виде гражданский проект. У нас нет задачи набрать штат с каким-то определенным количеством сотрудников. Мы не за все дела беремся. Бывают серьезные расхождения между тем, что нам рассказывают, и тем, что есть на самом деле. Поэтому мы с помощью привлеченных юристов и волонтеров обязательно проводим юридический анализ. Человек может рассказать историю однобоко, так что всегда надо изучать документацию.
– Есть ли какие-то критерии, по которым вы отбираете дела?
– Мы всегда внимательно анализируем каждое дело. И есть некоторые негласные критерии. Прежде всего, должно быть довольно существенное нарушение закона со стороны следствия, суда или сотрудников ФСИНа, если речь идет об отбывающем заключение. Важна готовность человека или его представителя работать и бороться, а также готовность публично говорить о своей истории. Я заметил, что в последние полгода отношение людей к тому, что происходит в судебной системе, начинает меняться. Многие начинают осознавать, что иногда для того, чтобы запустить какую-то важную цепочку событий, достаточно просто приехать, сделать несколько фотографий на телефон, а затем описать у себя в блоге все то, что происходило в суде. Ты потратишь на это пару часов, но благодаря огласке, резонансу можно даже переломить ход судебного процесса. Надо понимать, что многие судьи – не идиоты. Они видят, что человек зачастую не виновен в той степени, в какой его обвиняет прокуратура. Но в силу общей закономерности и принципов работы системы они не могут иногда не то что вынести оправдательный приговор, но и переквалифицировать обвинение. А общественное мнение, внимание СМИ дают некую индульгенцию судьям, призывают их: «Будь объективен! Будь честен!». И это отчасти срабатывает, пусть и не в той мере, в какой мы рассчитываем.
Источник: Новая газета-Регион
