«Владимирский централ — ветер северный» — эту песню Михаила Круга можно услышать в коридорах... женских шведских тюрем. Русскоязычных заключенных здесь немного, но они есть. Также есть здесь русскоязычные надзирательницы. Одни сидят, другие охраняют... Чаще всего это выходцы из бывших стран СНГ или Прибалтики, но для шведов все они русские, а к русским за решеткой (так уж само собой сложилось) отношение особенное.
Историю шведской тюремной системы можно проследить по фото и архивным заметкам в газетах. Но мы решили сделать это через изучение конкретных судеб и характеров тех, кто вольно или невольно здесь оказался (а среди них есть, повторю, даже русскоязычные). И пусть лучше это будут судьбы женские, потому что все в них острее и ярче.
Идеальное место для такого исследования — Хинсеберг. Тюрьма, где отбывают наказание женщины, совершившие громкие преступления, которые обсуждала и до сих пор обсуждает вся Швеция. Самые жестокие представительницы слабого пола, получившие в том числе пожизненный срок. Как им здесь живется? Стало ли заключение новой точкой отчета, поворотным моментом?
Обозреватель «МК» побывала в женской тюрьме Швеции самого строгого режима и самого высокого уровня безопасности.
Овечки в старинном замке
Хинсеберг примерно в трех часах езды от столицы Швеции, Стокгольма. Даже на некоторых картах она обозначается как женская тюрьма с высшим уровнем защиты. В чем заключается этот «высший уровень» — сразу и сказать трудно, потому что ни высоченного забора, ни решеток, ни вышек с автоматчиками и собаками не видно.
Корпуса, где живут осужденные женщины, стоят на холме, прямо на берегу озера. У одного из домов пасутся... овечки. Настоящая идиллия. Если еще учесть, что главный корпус — это старинный замок, можете представить себе, как смотрится вся женская тюрьма со стороны.
Ее начальник — швед с афроамериканскими корнями Жак Мвелу, успел «порулить» несколькими тюрьмами в самых разных концах планеты. Суровая работа не сделала его жестким, скорее наоборот, он предпочитает решать любую проблему с улыбкой и смехом. Сотрудники и заключенные его любят за этот веселый нрав.
Наше знакомство с ним началось в столовой, где он завтракал вместе со всей своей тюремной командой. Каша, печенье, фрукты, кофе — рацион у сотрудников практически точно такой же, как у заключенных (впрочем, у тех он даже будет поразнообразнее). После завтрака небольшое совещание в просторном кабинете шефа с окном, выходящим прямо на водную гладь. На стене висит большая карта мира словно бы в доказательство того, что сюда попадают люди со всего земного шара.
Сейчас в тюрьме 70 клиенток (здесь предпочитают называть заключенных именно так). Всего же учреждение рассчитано на 90 мест.
— Что значит «перелимит»? — непонимающе спрашивает Жак. — Как это может быть, если нам запрещено принимать заключенных, если нет свободных мест? Тюрьма вообще никогда не заполняется на сто процентов. Всегда должны быть лишние места на всякий непредвиденный случай.
Во всех шведских тюрьмах заключенных-женщин чуть меньше 400. Так что Хинсеберг по праву считается самой большой.
В Хинсеберге есть даже отдельно стоящий корпус — нечто вроде нашей транзитно-пересыльной тюрьмы. Он рассчитан на 11 заключенных, которые здесь находятся после приговора в ожидании распределения по местам отбывания наказания.
А вообще в Хинсеберге сидят женщины с самыми громкими делами. Одна, по имени Юна, получила пожизненный срок за убийство соперницы на почве ревности (расчленила ее и потом по кусочкам вывозила в дамской сумке). Есть тут «черная вдова» 48 летняя Карина Андре — прикончила двоих мужей, одного из которых задушила веревкой, а второго сожгла заживо. За первое убийство ей дали 8 лет, она отсидела их в другой тюрьме, при этом дважды нападала на сотрудников, а после освобождения совершила новое преступление. Или вот женщина, убившая скалкой восьмилетнюю племянницу мужа, которая жила с ними...
— 55 процентов наших заключенных оказались здесь за насильственные преступления против личности, — говорит Жак.
Когда зло исходит от женщин, которые по самой своей природе должны дарить жизнь, а не отнимать, исцелять, а не наносить раны, — это страшно. Потому и Хинсеберг казался мне страшным местом.
Жак дает мне распорядок для «клиентов», чтобы мы могли выбрать маршрут в соответствии с ним.
7.00 — подъем, открытие дверей всех камер.
7.05 — завтрак, личное время.
7.30–7.45 — «пропускание через шлюз»: заключенных разводят по разным местам.
7.45–10.45 — занятие творчеством, учеба, работа.
10.45–11.00 — опять шлюз.
11.00–11.10 — личное время.
11.10–12.10 — прогулка.
12.10–12.45 — обед, личное время.
13.00–16.00 — учеба, работа.
16.15–18.45 — ужин, личное время.
19.00 — осужденные заходят в свои камеры, те запираются до утра.
По четвергам библиотека, по выходным отдых — по плану только еда и час прогулки.
Эвелина
Эвелина — хрупкая красивая женщина. Ее должность в российской тюремной системе звучала бы как «инспектор» или «начальник режимного отдела». Эвелина русская, но родилась и выросла в Латвии. Когда вышла замуж за шведа, переехала сюда. В свое время получила юридическое образование в филиале Московского университета, но этот диплом в Швеции оказался совершенно непригодным. Пришлось переучиваться в течение четырех лет в шведском университете. А потом — тюрьма. За семь лет, что она работает в этой системе, на нее в отличие от коллег даже самые агрессивные заключенные ни разу не нападали. Возможно, именно потому, что русская.
— Ты можешь быть любой комплекции, в том числе маленького роста и веса, улыбчивой и все такое, но ты остаешься русской, и никто не рискнет с тобой даже спорить, — рассказывает Эвелина. — Если какой-то заключенный просто посмотрит косо, обязательно найдется кто-то, кто ему скажет: ты что, она же русская, на нее бесполезно воздействовать. Иногда это даже забавно.
В каком-то смысле они заключенным как родители. Думают о том, какие у тех потребности, отслеживают настроение, пытаются скрасить пребывание за решеткой. Наверное, так в идеале и должна выглядеть профессия тюремщика.
— Я ни разу не пожалела, — говорит женщина. — В России сотрудников тюрем не любят, потому что исторически так сложилось: много невиновных было в тюрьмах, и к тем, кто их охраняет, относились поэтому плохо. Здесь не так. Сотрудников не называют тюремщиками, в переводе их профессия означает что-то вроде «попечители тех, кто отбывает наказание за преступление».
Эвелина работала в разных шведских тюрьмах. Говорит, что в мужских легче, но в женских интереснее. Заключенные мужского пола чаще всего спокойны и молчаливы, каждый занимается своим делом, лишних вопросов не задает, в жизнь товарищей по несчастью не лезет. Женщины более эмоциональны, болтливы. У них часто меняется настроение (тем более если учесть, что большинство — хронические алкоголички или наркоманки). Заключенные дамы в основном по сути своей интриганки. Они могут сегодня на что-то обидеться, а скандал затеять только через месяц. Даже драки у них случаются чаще, чем у мужчин. Так что раз в месяц обязательно кто-то попадает в карцер.
Из карцера да в номера
Собственно, с карцеров мы и начали наш «обход». В тюрьме три камеры для нарушителей. Одна отличается от другой. За самые серьезные нарушения (или тех, кто стал опасен для себя и других) помещают в первую. Все, что в ней есть, — резиновый матрас на полу и горшок для отправления естественных потребностей. Дверь камеры — решетчатая, это для того, чтобы сотрудник видел, что происходит там с женщиной. Заключенная здесь проводит обычно всего несколько часов.
Вторая камера уже со стоящей по центру кроватью, но специальной, с поручнями, к которым в случае необходимости женщину могут пристегнуть кожаными ремнями.
— За шесть лет это делали всего один раз, когда заключенная сама себя хотела поранить, — говорит Эвелина. — Сюда просто помещали заключенную, и она спала на этой кровати, но непристегнутая.
Здесь уже есть раковина и унитаз.
Третья камера вообще вполне себе жилая. Тут душ, шкаф, телевизор, радиоприемник. Если заключенная все это не разгромит, если будет спокойно вести себя — значит, она готова к возвращению в обычную камеру.
Бывает, «нашкодившая» заключенная за пару дней сменяет все три вида карцера, то есть проходит все три уровня изоляции, от самого сурового до более мягкого.
Рядом, на этом же этаже, есть камеры для тех, кто решил побыть один или отказался выйти на работу. Они больше и, по сути, ничем не отличаются от обычных, но тут нет персонала и других заключенных. Полное одиночество.
Под впечатлением от двух первых карцерных камер (даже у нас в СИЗО условия помягче) терзаю Эвелину вопросами.
— А в самых строгих карцерах заключенной можно мыться хотя бы через день?
— Не можно, а нужно, — смеется Эвелина. — Заставлять мы, конечно, не имеем права, но будем настойчиво предлагать вывести ее в душ.
— Есть ли какие-то ограничения в еде у тех, кто в карцере?
— Нет, еда та же самая.
Теперь камеры. Во всех шведских тюрьмах одинаковая система: камеры одиночные, но рано утром двери открываются, и заключенный выходит в общий коридор. Точнее, это даже не коридор, а большое пространство, где кухня, холл, гостиная. Там арестант общается с другими, а уже на ночь снова идет в камеру, двери в которой в определенное время автоматически будут закрыты на замок.
В Хинсеберге несколько жилых корпусов, и камеры там немного отличаются. Самые роскошные — в старинном здании.
Ах! Это первое, что я смогла сказать, когда увидела там камеру. Объективно не во всех наших гостиницах есть такие номера. Высокие потолки увенчаны лепниной, большие окна с элегантными зелеными шторами, письменный стол, кресло-качалка, шкаф, тумбочка, полочки с книгами и даже доска с фотографиями родных... Сама камера просторная — примерно 9 «квадратов».
— Это наши лучшие камеры, мы сюда помещаем тех, у кого нет проблем с исполнением правил распорядка, — говорит Эвелина. — Но здесь есть один минус: нет душа. Он общий в этом блоке.
Нет душа! Да у нас на целое женское СИЗО он может быть один, и водят туда раз в неделю, отводя на помывку 15 минут! (Справедливости ради замечу, что по инициативе ФСИН России планируется в 2018 году разрешить заключенным-женщинам мыться ежедневно в жаркие дни и два раза в неделю во все остальные без ограничения продолжительности «сеанса».)
В холле большой холодильник, забитый разными вкусностями. На стенах мотивирующие плакаты о вреде алкоголя и наркотиков, красивые картинки, цитаты известных философов.
В другом корпусе камеры попроще, размером поменьше, но все равно больше напоминают комнаты в пансионате. В каждой есть электронные часы, магнитофон, настольная лампа, бра, телевизор и душ. В этом корпусе «общая зона» намного комфортнее, чем в старинном замке. Мягкие диваны, большая кухня, кругом цветы, окна до пола, и есть даже отдельные балкончики, куда можно выйти покурить.
С курением в шведских тюрьмах сложно. Оно в принципе с 2007 года запрещено как для персонала, так и для заключенных. Но для арестантов делают поблажку. Каждая тюрьма имеет право прописать — сколько раз в день и в каком месте можно курить.
— Если нет балконов, то только один раз в день во время прогулки, — объясняет мне охранник-швед. — Сигареты держать в камерах запрещено. Они хранятся у нас вот в таких прозрачных коробках с написанными фамилиями. Перед прогулкой мы выдаем по три штуки.
Прогулочные дворики с нашими, то есть теми, что есть в российских тюрьмах, лучше не сравнивать. Ибо несравнимо. В Хинсеберге дворик — это довольно приличная территория с качелями, беседками, деревьями и кустарниками, садом камней.
Ну чем еще удивить? В общей зоне есть комнаты для стирки и сушки одежды, а также обуви.
— Вы интересовались рационом? — спрашивает женщина-заключенная. — Вот меню. Оно меняется каждую неделю. Кормят вкусно и разнообразно. Плюс мы можем сами купить что-то на те деньги, что тут зарабатываем.
— В некоторых корпусах женщины-заключенные участвуют в специальной программе, — рассказывает Эвелина. — Им готовую пищу не разносят. Они сами разрабатывают себе меню, закупают продукты и сами готовят. У них есть бюджет: на неделю выдается по 38 долларов каждой. А провизию им привозят по цене намного ниже, чем в магазинах. И все это, как я сказала, считается частью программы реабилитации, за участие в которой они получают даже деньги на свой счет. Еды они готовят так много, что не всё съедают, приходится выбрасывать. И это притом что некоторые едят за двоих-троих: это те, у кого была наркотическая зависимость.
Меню (для тех, кто сам не готовит):
Обед
Понедельник: Пряный густой суп с колбасой, рис.
Вторник: жареная курица с эстрагоновым соусом, печеный картофель.
Среда: лосось, запеченный с зернами кунжута, лаймовым соусом и картофелем.
Четверг: азиатский куриный суп с лапшой, хлеб.
Пятница: жареная свинина с луковым соусом, картофель.
Суббота: вареная рыба с яичным соусом, картофель, салат.
Воскресенье: чили кон карне.
Ужин
Понедельник: Салат, Суп, хлеб домашней выпечки.
Вторник: Салат, паста с соусом из голубых сыров.
Среда: Салат, пицца.
Четверг: Салат, рисовая каша.
Пятница: Салат, запеченный картофель с соусом из тунца.
Суббота: Картофельные шарики, брусничное варенье
Воскресенье: фруктовый йогурт.
Завтрак всегда один и тот же: каша, фрукты, чай-кофе, мюсли.
Ольга
Приятная блондинка читает газету на диване. Общению с человеком с воли да еще из России она безмерно рада. Ольга — гражданка Белоруссии, получила срок в 7 лет за причинение вреда здоровью мужа — гражданину Швеции (турок по национальности). Женщина — довольно известная в Белоруссии журналистка-оппозиционерка, об ее аресте в Швеции писали все местные СМИ. Ольга выходит из тюрьмы на днях после пятилетней отсидки. Скрывать что-то ей нет смысла, да и разговариваем мы тет-а-тет.
— Мне дали семь лет, хотя на муже не было ни единой царапины, — рассказывает Ольга. — Здесь все условно-досрочно освобождаются по истечении двух третей срока. Так что мне нужно было отсидеть пять до освобождения. Знаете, я много лет провела в оппозиции, «на баррикадах» против Лукашенко, а оказавшись здесь, поняла, что права человека соблюдаются у нас на родине лучше, чем в Швеции.
Ольга очень обижена на шведскую систему правосудия. Когда все случилось, ее ребенку было семь месяцев. Так вот с тех пор она его ни разу не видела.
— Мне отказали даже в просьбе выслать его фотографии, — говорит Ольга. — Я не знаю, как он выглядит, где он, жив ли, болеет ли чем-то. Я ни-че-го не знаю. Такого просто невозможно себе представить ни в Белоруссии, ни в России. Людям с нашим менталитетом этого не понять. Ни одного свидания за все время... Я иски подавала в суды по поводу возможности узнать хоть что-то о моем ребенке. Бесполезно. Не знаю, как этот срок «вытянула».
Ребенок Ольги, скорее всего, с мужем. Конечно, тот факт, что ей ничего об этом не говорят, может шокировать. А вот шведы считают это в порядке вещей. Они рассуждают примерно так: вдруг она сбежит из тюрьмы и найдет его, похитит?
Отношение к материнству у шведов совсем другое, чем у нас. Если женщина имеет даже трех детей, это не сыграет никакой роли при вынесении приговора. В случае когда ребенок родился у заключенной уже в неволе, закон позволяет находиться вместе с ним в тюрьме первые годы его жизни. Точное время устанавливает опекунская служба, а она по факту принимает решение изъять младенца у матери уже в 7–9 месячном возрасте.
Объяснение простое: ребенок должен получать образование и общаться среди других детей. И плевать на материнские чувства. Интересы ребенка здесь ставятся выше всего, а они, по шведским понятиям, заключаются не в том, чтоб мать целовала-обнимала, а в правильном развитии тела и интеллекта. Суровые скандинавы! Но и они иногда идут на уступки. Был случай, когда оба родителя получили срок. Тогда власти разрешили отбывать его по очереди: сначала папа, потом мама (она сидела в Хинсеберге).
— Вот я освобожусь, и меня сразу депортируют: суд наложил еще запрет на въезд в страны Шенгенского договора, — продолжает Ольга. — Вернусь на родину. Но как же ребенок? Я что, никогда его не увижу?
— Вам тяжело было в тюрьме?
— В шведской тюрьме сидеть не страшно, вы сами видите — это как санаторий, — продолжает Ольга. — У нас многие на свободе так не живут. Страшна сама материнская трагедия. Вопрос стоял: выжить и не сойти с ума. Надо собрать себя по частям и вытягивать этот срок.
— Чем вы занимались все эти пять лет?
— Училась. Получила кучу дипломов государственного образца. Нет пометки, что обучение я проходила в тюрьме. Почти всегда были индивидуальные занятия, я сдавала госэкзамены. С учебой тут все просто великолепно.
— А работа?
— Работать в шведских тюрьмах нужно обязательно, и в мужских, и в женских. Но это не на лесоповале лес валить. Я делаю коробочки, упаковываю разные детали. Работа, честно сказать, не бей лежачего. Утром три часа и вечером три. С перерывами на кофе-паузу, а к кофе иногда подают торт или мороженое. И все время у тебя спрашивают: «Не устала ли? Не сделать ли музыку потише?» В общем, я даже работой это не могу назвать, у нас в Белоруссии так не работают.
— Общаетесь с другими заключенными? Они вас не обижают?
— Меня?! К русским (всех уроженцев стран СНГ считают русскими. — Е.М.) у всех отношение тут априори уважительное. Они напуганы «русской мафией». Когда меня задерживали, то вертолет прилетел и по всем телеканалам показали. У шведов какая-то фобия, связанная с русскими.
— Но в Хинсеберге все-таки не санаторий, тут сидят убийцы. Как вы с ними выстраиваете общение?
— Многие из тех, кто тут, совершили преступления под влиянием наркотиков. Это, кстати, меня шокировало. У нас, славян, все беды на почве алкоголя, а у них так много людей сидит на наркотиках... Так вот опасны не те, кто убийство совершил, а у кого деформирована психика из-за долгого употребления наркотиков, антидепрессантов и т.д. И ты не знаешь, как с ними общаться. А та, что 2–3 убийства совершила, может быть одной из самых адекватнейших. И поговорить с ней есть о чем. Преступление не всегда характеризует, какой человек в процессе отсидки.
— Драки у вас бывают?
— Да, случаются. Дерущихся в карцер помещают.
— Вы в карцере были?
- Одиннадцать дней отсидела за конфликт с представителем следствия — это было не в этой тюрьме. И кстати, помню, как я там услышала «Владимирский централ». Я там была в полной изоляции три месяца, пока шло следствие. И когда услышала Круга, думала, что сошла с ума. Но нет, русские действительно были в этой тюрьме — она и для женщин, и для мужчин, это что-то вроде нашего СИЗО.
Как сейчас помню, на стене в туалете прочитала надпись по-русски. Незнакомец спрашивал, есть ли тут русскоязычные. Я написала чуть ниже: есть. Он ответил, и понеслось. Потом мы переписывались уже не на стене: я оставляла письма на дне мусорного ведра и забирала их там же. Если бы не это, я бы совсем пала духом. Моим невидимым соседом был 34 летний Игорь из Литвы. Он стал мне самым близким человеком. Рассказал, что в этой тюрьме есть еще трое русскоязычных — литовец, латыш и азербайджанец. Все получили пожизненные сроки за наркотрафик.
— В Хинсеберге часто применяют спецсредства?
— За все время, что я здесь, ни разу не было. Персонал относится к нам так же, как если бы мы были вольные. Но запреты существуют, в том числе на курение. Вы уже знаете, что тут курят по расписанию? Но я курю, когда хочу. (Смеется.) Неужели «русская мафия» не найдет выхода из ситуации?
— А много тут русских?
— Русских нет, но есть русскоязычные: литовка, которую приговорили за контрабанду сигарет и алкоголя, грузинка, которая нарушила миграционное законодательство. У них небольшие сроки — по нескольку месяцев. А в другой тюрьме, откуда меня привезли сюда, я видела русскую женщину, предпринимательницу Наталью Пшенкину. Мы с ней подружились. Когда ей дали пожизненный срок за убийство своего сожителя и партнера по бизнесу, в 2005 году, ей было лет 20 и она была в тот момент самой молодой женщиной в Швеции с таким суровым наказанием. Мне очень ее жаль. Каждый год она подает апелляцию, чтобы ей поменяли пожизненное на конкретный срок — хоть 20 лет. Но ей отказывают.
— При вас из Хинсеберга не было побегов?
— Нет. Но знаю, что одна заключенная, писательница, была здесь три раза и каждый раз совершала побег. Это было очень давно. Та заключенная провела за решеткой в общей сложности 40 лет. А вообще за побег в Швеции не дают срока. Можно хоть каждое утро пытаться. Но толку-то?
Ольга не знала, что Пшенкина была и в Хинсеберге. Причем они даже вроде бы находились там одновременно, но в разных корпусах (Наталья все время нарушала режим, потому ее содержали в более строгих условиях). Потом Пшенкину снова перевели в тюрьму в Истаде. Там она познакомилась с 44 летней заключенной, которая пыталась убить мужа чугунной сковородой. У них развился самый настоящий роман. Заключенные-женщины подали документы на оформление лесбийского брака. Причем просили, чтобы церемония проходила в Хинсеберге. Может, потому, что это не просто самая суровая, но и самая красивая тюрьма?
В кино с попкорном
Ольга одета в симпатичный спортивный костюм, который, как оказалось, и есть современная тюремная роба. В Хинсеберге шьют одежду для всех женщин-заключенных Швеции. Есть разработанный и утвержденный ассортимент «робы»: платья, юбки, брюки. Почти все сиреневого, желтого, голубого, зеленого и синего цвета (платья в полосочку). Тона не яркие, а приглушенные, но все равно на фоне традиционных серых и черных цветов форменной одежды для арестантов это кажется обычным «вольным стилем». Ответственная за производство Соня говорит, что над моделями надо еще поработать, чтобы довести их до идеала.
Мне показывают, как выглядела роба в начале века. Светлое холщовое платье, черная жилетка сверху и черная шапка. А еще — о ужас! — повязка на лицо с прорезями для глаз. Эту повязку арестантки носили, чтобы их нельзя было разглядеть.
В одном из производственных помещений заключенные занимаются... сваркой! Вроде совсем это не женское дело, но шведки очень его любят.
— Многие заключенные очень просят научить этому ремеслу, — рассказывает мастер Энтони. — И на воле эта профессия востребованна. А женщины-сварщицы очень талантливы и порой более способны, чем мужчины. Тем более что есть и художественная сварка, она требует творческого подхода.
Одна из арестанток (получила срок за похищение человека, как я потом узнала из газет) рассказывает, что работа действительно непростая, требует напряжения всех мускулов, но ей нравится.
За работу и учебу заключенным платят по 13,5 кроны в час. Выходит 1400 крон в месяц, это примерно 140 евро или около 10 тысяч рублей.
Наверное, меньше всего я предполагала увидеть картину, когда надзиратели-мужчины играют в теннис с заключенными-женщинами. Рядом арестантки качали пресс на тренажерах и бегали на беговых дорожках.
Комнаты для посещения близких. Система в Хинсеберге такая: если родные приходили дважды на краткосрочное свидание (длительностью до трех часов) и все прошло нормально, то им предлагают в следующий раз остаться на ночь. А вообще график для визита близких очень удобный: среда, суббота и воскресенье. Посетители подписывают документ, что они не против добровольной изоляции: ведь на время визита они, по сути, находятся в заключении.
В качестве поощрения заключенные могут выезжать в отпуск (он короткий, 12 часовой) домой в сопровождении конвоира.
— Если заключенная ведет себя идеально, то мы рекомендуем перевести ее из нашей тюрьмы в тюрьму третьего класса, с мягким режимом, — говорит Эвелина.
Мое исследование Хинсеберга подходит к концу. Осталась только медчасть, но она очень похожа на ту, которые есть в российских СИЗО. Здесь есть только дежурный врач и медсестра. Стоматолог платный, приходит раз в неделю. Если что-то случится серьезное, то заключенную вывезут в ближайшую больницу.
Стемнело. Заключенные идут в отдельно стоящее здание — смотреть фильм в маленьком кинотеатре (днем здесь проходят занятия по йоге, повсюду разложены коврики и вообще обстановка, подходящая для медитации).
— Иногда мы готовим для них попкорн, — говорит Эвелина. — Какое же кино без него?
Мерцающая водная гладь, фонари... Если бы не истории заключенных, если бы не перенесенные ими трагедии, если бы не та боль, которую они причинили людям, Хинсеберг можно было бы считать райским местечком. Но дело ведь не в пейзажах, не в интерьерах, а именно в людях. Любой срок рано или поздно заканчивается, а что ждет их за этими стенами? Куда отправится Ольга? Вернет ли своего ребенка? Смогут ли найти свое место в обществе те, кого оно сюда поместило в наказание за страшные преступления?
