Судья Конституционного суда в отставке Тамара Морщакова рассказала журналисту Зое Световой, почему власти не нужен независимый суд, какой должна быть судебная реформа, и как смог бы помочь Алексею Малобродскому следственный судья, если бы закон о нем был уже принят.
— Тамара Георгиевна, мы вступаем в новый срок президента Путина. Во время трех предыдущих много было разговоров о необходимости судебной реформы. Ничего существенного не произошло. Будет ли что-то теперь?
— Это вопрос не ко мне, я не умею угадывать. Область, о которой мы говорим — область судебной деятельности, она давно требует каких-то преобразований. В этой области никто не может сформулировать свое удовлетворение ею, даже не стопроцентное, а хоть сколько-то высокое. Все ею недовольны. Более того, есть ряд поручений президента, которые он давал Совету по правам человека и Верховному суду, повысить независимость судей. Так что меры, которые позволили бы судам реально быть независимыми, обсуждаются очень многими.
Печально в этом контексте то, что часто они обсуждаются не профессионалами, а политиками. И это влечет очень плохие последствия для уровня квалифицированности экспертов и их предложений. Это первое. А второе, конечно, в том, что существует определенная структурная связь судов и правоохранительных органов, с которыми суды взаимодействуют по сути своей деятельности. И эти множественные структуры сопротивляются. И часто в этом сопротивлении предлагают в качестве мер то, что имеет как раз противоположное реформам значение — направленное не на то, чтобы улучшить что-то в сфере судебной деятельности, а на то, чтобы облегчить себе жизнь, уйти от упреков в свой адрес, а по сути, во многих ситуациях, даже распрощаться с тем, что представляется соответствующим правосудию как таковому.
И такие образцы есть со стороны не только, скажем, таких злокозненных, с точки зрения общественности, органов, как органы дознания, следствия, прокуратуры, но и со стороны самой судебной системы. Ведь основной разработчик проектов — Верховный суд. И Верховный суд нередко ведет себя именно таким образом.
Можно привести как пример его несогласие с предложениями Совета по правам человека. Хотя бывают такие случаи, когда по истечении многих лет какие-то предложения Совета, ранее отвергаемые Верховным судом, потом начинают им рассматриваться — как сейчас происходит с предложениями по поводу введения следственных судей. А есть предложения такие, которые Верховный суд сам разрабатывает. И они направлены, например, сейчас на то, чтобы в гражданских делах решения не мотивировались, слушания дел не проводились публично, и чтобы это всё происходило без участия сторон, и заканчивалось вынесением судебного решения по письменным документам даже без мотивировки.
Вот это, собственно, образец такого одиозного подхода к судебной реформе. И обусловлен он тем, что цели реформы меняются. Она не остается на рельсах гарантий справедливого правосудия, а переходит в совершенно другую плоскость.
«Старые ошибки провозглашаются как новые идеи»
— Например, в какую?
— Например, в плоскость экономии усилия судов, потому что нагрузка на судей большая. Сэкономить на неизбежных затратах государства на организацию судебного процесса. А иногда выглядит просто как поощрение лени или отказа от лишних усилий — зачем стараться, если правовые конфликты решают не суды. В судебной реформе эти тренды представляют собой большую опасность. И дополняются они еще и тем, что многие реформаторские идеи нынешнего берутся из прошлого, хотя они себя совершенно не оправдали. А теперь эти старые ошибки провозглашаются как новые идеи. То есть, ходим мы, в общем, по кругу.
В числе таких идей можно назвать переход к суду выборному — выбранному непосредственно населением. Это часто звучит и в правозащитных кругах, но больше, конечно, в политических, потому что в ключе популизма может сыграть очень звонко и доступно. И так же популистски звучат идеи люстрации, замены всех судей, уничтожения судейского корпуса, роспуска Верховного суда, ликвидация — так прямо и пишут! — Конституционного суда как ненужного, сокращения членов судейского корпуса в Верховном суде со 170 до 19, как в американском Верховном суде.
И всё это без понимания того, что Верховный суд США не может быть образцом для развития именно нашего Верховного суда. Потому что Верховный суд США — это конституционная юрисдикция, она сравнима только с Конституционным судом. А эффективная идея специализации судов, которая во всем мире получила реализацию, у нас отвергается. Можно назвать многие страны, где существуют разные специализированные юрисдикции — например, Германия. Их там пять, и каждая возглавляется своим Высшим судом. В Америке просто множество специализированных судов, например, даже есть такой по делам ветеранов. У нас же главная цель — обеспечение единства практики (правильной или неправильной — неважно), а не достижение справедливого правосудия. И, конечно, если настаивать на таких исходных идеях, провал очередного этапа судебной реформы неминуем.
В подходах к судебной реформе хотелось бы просто сформулировать две идеи. Первая, конечно, не надо наступать на старые грабли — необходимо стараться приспособить к новому времени должные рецепты. Вторая — не надо выдвигать новых ошибочных идей. К сожалению, их уже можно выявить во всей массе обсуждаемых предложений. В том числе и при сравнении с неудачными шагами по реформированию судебной деятельности в других правовых системах — чужие шаги тоже не во всем могут быть примером. Потому что на пространствах Восточной Европы, в рамках территории прежнего восточноевропейского союза государств, включавшего и СССР — на этих пространствах начавшаяся судебная реформа тоже перешла в противоположную стадию, в стадию контрреформы. И практически во многих случаях привела к уничтожению самостоятельности судебной власти или просто независимого суда. Так что, рецепты нужно искать, но не на таких путях.
«Судебная реформа не делается на площадях»
— Вы выступаете против люстрации. А как заставить судей судить по закону? Вот, например, совершенно возмутительная история с Алексеем Малобродским. Судьи уперлись: не хотят выпускать его под домашний арест, даже несмотря на то, что об этом просило следствие. Что с этим делать?
— Что делать с нынешним беззаконием? Нужно с ним заканчивать, а чтобы с ним закончить, нужно провести настоящую реформу. Добиться положительного решения в одном конкретном деле — это так же, как построить в одной отдельно взятой деревне социализм, коммунизм или еще что-нибудь. Суды не ориентированы сейчас на независимое правосудие. Я тогда должна поставить просто откровенный вопрос: при каких условиях может появиться независимый суд в стране? Только при одном: если он нужен самой власти. А независимый суд нужен власти, чтобы защитить себя при смене власти, защитить свою собственность и членов своих семей. А пока это не осознано, независимый суд не нужен никому, кроме граждан. Но граждане, сами плохо защищенные, являют собой очень недостаточную поддержку для независимости судебной власти. Потому что судебная реформа не делается на площадях.
— Значит, никакая судебная реформа невозможна, пока, грубо говоря, власть не захочет независимого суда? Увы, есть такое подозрение, что сегодняшней власти независимый суд не нужен. Поэтому мы и будем в таком состоянии существовать.
— Я бы сказала, что если смотреть на это в общем плане, то это правильная оценка. Но есть у юристов некие свои пути. У них есть возможность подвижек в процедурах по отдельным вопросам — она не исчезает даже в таких условиях. Просто потому, что в нынешних процедурах возникает очень много трудностей и много неудовольствий. Есть понимание, что замалчивание проблем судебной реформы может стать взрывной социальной проблемой. Поэтому время от времени законодателю, когда он получает соответствующие объективные сигналы, и, тем более, разрешение сверху, приходится идти на определенные шаги, улучшающие процедуры.
Ведь вообще справедливый суд — это не чувство справедливости в душе у судей, нет. Это справедливые процедуры, справедливая буква процедур, которая позволяет каждому защитить себя перед судом, даже если он не очень хорош. Почему справедливые процедуры так важны? Суд может быть не больно высок по своим нравственным качествам, но он должен соблюдать процедуры, иначе его решения не состоятся. Или состоявшись, будут, как у нас говорят, «поломаны», не устоят. Потому что в процедурах существуют безусловные требования, влекущие отмену актов. И они провозглашены в наших законах тоже. Именно совершенствование процедур, чтобы нельзя было одно и то же нарушение в разных делах оценивать или как основание для того, чтобы аннулировать судебный акт, или, напротив, как малозначительное — вот это возможно и нужно делать.
Например, сейчас обсуждается вопрос, как добиться более эффективного пересмотра дел в Верховном суде, когда приносится кассационная жалоба, указывающая на нарушение закона. Как минимум, процедурный рецепт прост— нужно, чтобы каждая кассационная жалоба являлась поводом для возбуждения рассмотрения самого дела в кассационной инстанции. И опыт такой есть, он существовал в системе арбитражных судов — на это можно и нужно пойти.
А пока сейчас мы имеем эти безумные формулировке при отказе в рассмотрении: «все ранее вынесенные решения по вашим делам являются законными и обоснованными». Это же не мотивировка. Это вынесено единолично судьей, без истребования материалов дела. Ситуацию, когда судья ничего не видит в многотомных делах, и ничего не изучает сам, когда он не обязан ответить на каждый довод жалобы — вот что нужно поломать. Потому что судебная система, рассматривая далее дела в нормальном производстве, в коллегиальном суде, уполномоченном на кассационную проверку, при выявлении нарушения уже не сможет подтвердить, что ничего незаконного в деле не было. И такие примеры можно привести. Даже одиозно известное дело Урываева было первый раз после безумного приговора, необоснованного, с массой нарушений, вынесенного в Липецком областном суде, отменено Верховным судом.
— Да, но потом это дело рассматривалось в Ростове-на-Дону и другой суд все равно оставил в силе обвинительный приговор.
— Да. Вот поэтому судебная система, и те, кто ее защищает в нынешнем виде, могут пойти на преобразования в процедурах. В надежде на то, что все равно за ними последнее слово. Но, так или иначе, все равно обнаруживаются дефекты, и обнаруживается необходимость вносить какие-то совершенно очевидно необходимые коррективы в судебные решения, даже пусть не кардинальные. Это путь. Это не результат, к которому мы должны стремиться, но это путь — путь изменения процедур.
Если вводится, например, фигура следственного судьи, то это очень многое дает, потому что освобождает судей, разрешающих в первой инстанции дела по существу, от зависимости, от связанности материалами расследования. Потому что следственный судья, который далее не рассматривает дело, и который занимается только контролем за законностью того, что делается на предварительном следствии, и не отвечает за будущее окончательное решение по делу, он более свободен и в таком случае, который вы привели с Малобродским. Если бы следственный судья решал вопрос о законности ареста, то были бы шансы получить другое решение. Конечно, я боюсь, что в этом деле есть просто прямой заказ, а в случае прямых заказов не помогают и процедуры. Как в том же случае с урываевским делом, конфликт интересов у судей, рассматривавших его, был настолько очевиден, что им трудно было прийти к другому решению. Потому что это означало бы самих себя поставить под угрозу. И в некоторых делах подвижки через процедуры — единственное, что возможно.
«Следственный судья не будет помогать следствию»
— Когда будет введен институт следственного судьи?
— Проект закона предложен. Уже Верховный суд согласился на его обсуждение в публичном пространстве. Такое обсуждение состоялось. В нем участвовали представители Верховного суда, представители Университета правосудия, который под эгидой Верховного суда работает, обсуждался, в том числе, иностранный опыт, опыт наших соседей, близких нам по истокам развития и становления правосудия. Например, в Казахстане в 2017 году ввели институт следственных судей. И об этом рассказывали с удовлетворением представители Верховного суда Казахстана. И даже показалось, что наш Верховный суд тоже убедился, что это очень сильно поможет им разрубить связку между следствием и судом, о которой так много говорил президент как о причине обвинительного уклона в судах.
— То есть, можно ожидать, что в ближайшее время этот закон будет принят?
— В ближайшее время нам, позволю себе вульгаризм такой, ничто не светит. Это каждый раз многотрудное усилие и долгий путь. Потому что сначала надо убеждать тех, кто может внести проект — администрацию президента или Верховный суд, например, да? Потом надо убеждать депутатов Государственной Думы, а они там очень разные. Такие проекты и депутат Яровая — это же совсем разные направления развития законодательства, да? А нужно находить большинство. Правда, если, конечно, будет поддержка правительством этого законопроекта, уже будет легче.
А не будет ее — значит, правительство тоже может дать заключение, что оно не может на такие расходы пойти. Хотя расходы там незначительные, потому что корпус судей сильно не увеличивается, и на самом деле все это можно делать и на базе имеющихся структур. Но очень часто для того, чтобы загубить идею (и в ходе реформы мы такие совершенно явные случаи имеем), показывают, что новое предложение требует гигантских расходов. Закладывая, простите, в эти гигантские расходы дворцы, или, не знаю еще что, особые рабочие места, и так далее, и тому подобное.
Как было и есть, например, сейчас с признанием необходимости ведения аудиозаписи всех судебных заседаний, что легко и дешево. Вместо этого настойчиво предлагают видеозапись. А ведь аудио-протокол объективен, он отражает всё, что происходит в заседании, не позволяет фальсифицировать профессиональную деятельность судей первой инстанции и позволяет увидеть, что судебный акт не основан на том, что происходило в суде.
Сейчас это выявить нельзя, потому что аудио-протокол бойкотируется судьями. И бойкотируется теми, кто ратует за введение чего-то более высокого и красивого. Вот видео им подавай. Конечно, кино интересно, но иностранцы, например, из богатых стран, где правосудие хорошо оснащено техникой, не могут себе этого позволить. Этого не могут позволить себе немцы. Этого не позволяют себе американцы. Зато они прямо из зала судебного заседания транслируют звук в какой-нибудь свой подвал, где этот звук сразу превращается с помощью очень высокой техники в письменный текст. Вручаемый сразу всем присяжным, например. Всем сторонам, которые уже, естественно, получают возможность контроля над фальсификацией протокола.
— Вернемся к следственному судье, в чем состоит его роль?
— Следственный судья должен делать всё то, что делает у нас сейчас суд, на него ложится вся функция судебного санкционирования таких следственных действий, которые требуют судебного решения. По Конституции, это обыск, арест, прослушка, домашний арест, залог. Все эти меры должны проводиться только по судебному решению. И это всё уходит из обычных судов и освобождает их тем самым.
Но это только незначительная часть функций следственного судьи. Потому что главная его функция и задача в том, чтобы следствие проводилось в состязательных процедурах. То есть, судья это независимый арбитр, а перед ним в ходе следствия состязаются сторона обвинения и сторона защиты. Защита получает в таком процессе доступ к суду — может предъявить ему свои доказательства, а не следователю, который обязательно их отвергает. Защита сама не может легализовать доказательства, которые у нее есть. Она будет предъявлять их следственному судье. И суд будет выступать как орган, который принимает эти доказательства, так сказать, депонирует их, подтверждая только одно: что это допустимые доказательства, добытые не под пытками, не путем фальсификаций.
А дальше суд в судебном разбирательстве, уже получив от следственного судьи эти доказательства, которые включаются автоматически в материалы следственного дела, их исследует с точки зрения достоверности и достаточности и так далее. И таким образом у следственного судьи, во-первых, больше возможностей выявлять фальсификации, пытки и так далее, то есть незаконные методы получения доказательств. Во-вторых, он признает доказательственный материал, принесенный стороной защиты, чего защита сама сделать не может. Это тоже очень важно. Можно даже предположить, что следственный судья по ходатайствам сторон сможет проводить — ну это вообще такой шикарный проект — некоторые следственные действия. Например, сторона может попросить следственного судью о проведении очной ставки. Чтобы очную ставку проводил не только следователь, но и судья.
— Представляю, каким может быть противостояние этому закону!
— Эту стадию мы прошли два года назад, когда прокуратура, прочитав проект, написала: не доказано, что качество следствия плохое. А следственное подразделение ФСБ прислало следующий отзыв: зачем нужна фигура следственного судьи, он же будет следователю не помогать, а только мешать?
И тогда Верховный суд резюмировал: все правоохранительные ведомства против, как же мы можем быть «за»? Теперь уже начался второй этап — обсуждение этой идеи, потому что сигнал, что нужно решать эти вопросы, всё-таки поступил.
— Из администрации? Из правового управления?
— Не знаю точно, откуда, но поручение президента прозвучало на проводившемся с его участием заседании Совета по правам человека. Так что, первый этап подготовки кончился полным отрицанием, а второй начался уже с обсуждения. С этой точки зрения, знаком положительным является даже то, что пригласили юристов из Казахстана, чтобы они поделились опытом.
— То есть, изменение процедур — это путь к независимому суду?
— На самом деле есть очень много организационных вопросов, без которых невозможно создать независимый суд. И первое, с чего надо начинать, это, конечно, процедура подбора судейских кадров. Исполнительная власть не должна участвовать в процедурах назначения. Все этапы процедуры назначения должны быть прозрачные. Этого у нас нет. Мы не знаем, как работает комиссия в администрации президента по вопросам назначения судей. И у судьи нет никакой возможности защищаться в этих процедурах.
Наши граждане, наверное, с трудом могут поверить, что судья сам так же беззащитен, как и гражданин перед судом. Судье практически невозможно защититься ни на этапе подбора кадров, когда ему выражают какую-то претензию, ни далее в процессе его работы. Он будет исключен и из списка кандидатов, и из корпуса судей, если он не угодил. Возможностей для этого много, основания дисциплинарной ответственности сформулированы так, что ими может послужить что угодно, например, совершение каких-то действий, не соответствующих авторитету судебной власти, или принижающих этот авторитет. Что это, кто это знает? Вынес решение, которое кто-то потом отменил на самом высоком уровне, в Верховном суде, хотя это вызывает большие вопросы и сомнения.
Когда, например, человек по гражданскому делу должен выплатить истцу стоимость якобы разрушенного дома, поскольку он, ответчик, своими строительными мероприятиями на своем участке привел к такому результату. А дом соседа стоит: есть фотографии, есть экспертиза. Но решение о взыскании суммы за разрушение соседского дома не отменяется. А в этих случаях решение вышестоящей инстанции, отменяющее акт судьи первой инстанции, не признавшей причинение ущерба, то есть, по сути верное, всегда может рассматриваться как основание для лишения судьи должности.
Хотя закон говорит, что это невозможно и судья не несет ответственности (дисциплинарной, уголовной) за существо принятого решения. Так же, как депутат не должен нести ответственность за голосование. А на деле несут ответственность, и даже не только за отмененный один акт, но за статистику судебной деятельности.
«Освободите судейское сословие»
— Кто должен назначать судей?
— Если мы говорим о современном демократическом цивилизованном государстве, то разделение властей в нем признаётся. Поэтому, первое: кандидатуры, которые выдвигаются в суд, должны исходить от разных ветвей власти. В разных странах они выдвигаются разными органами: верхней и нижней палатами парламента, например, могут выдвигаться, а утверждаться верховной властью или специально созданным органом власти, таким, как магистратура во Франции. Магистратура — особый орган, состоящий из представителей разных ветвей власти, и там много представителей судейского сообщества — она обеспечивает назначение судей.
Второе: объективная, профессиональная оценка кандидатов. У нас профессиональная оценка кандидатов осуществляется квалификационными коллегиями судей на уровне каждого субъекта отдельно. Экзаменационные проверки, по мнению многих, должны проводиться по единому стандарту. Не может быть судья с подготовкой, как в свое время классик писал, рязанской, тамбовской или еще какой-нибудь. Он должен соответствовать единым требованиям к квалификации.
И третье — конечно, недопустимо, чтобы председатели судов каждый раз, как у нас бывает, говорили: нет, этого кандидата мы не можем рекомендовать. Вот другого можем, который сдал экзамен хуже, а вот этого, который очень хорошо, нет. Я специально об этом говорю, потому что не установлено никаких объективных критериев для одобрения того или иного кандидата. Cто раз уже на всех уровнях повторено и поддержано: разве председатель суда — работодатель по отношению к судье? Потом он же еще и может выступить с инициативой о наложении дисциплинарного взыскания или о лишении статуса. Ну, тогда он и будет распоряжаться не только телом, но и духом этого судьи, тем, какие решения тот принимает.
Это тоже недопустимо. Решения по рекомендации в качестве кандидата тоже должны обжаловаться. В обычном судебном порядке. Гражданину отказывают в том, чтобы взять его на работу, он может в суд пожаловаться. А судье отказывают в выдвижении кандидатом, он не может на это основательно пожаловаться. Право обжалования есть, но отнюдь не на всех уровнях.
— Вы приводите пример Франции, магистратуру, которая обеспечивает назначение судей. А в России? Какой орган стоило бы создать?
— Главное, чтобы соблюдались эти три принципа. Кроме того, от выбора судьи не может быть устранен судейский корпус. Вот сформировали новый состав Верховного суда — кто кандидатов выдвигал? Специально созданная комиссия. Практически судейский корпус не был представлен. Участие в выдвижении принимали представители советов судей в регионах. Но это не судейский корпус, это уже судейская бюрократия.
Есть различные конфигурации этих органов. По международным рекомендациям важно, чтобы орган, который рекомендует кандидата, наполовину состоял из судей. Наш орган, который рекомендует, на две трети состоит из судей — но это, оказывается, ничего не значит. Потому что процедура такая, что сами эти судьи, заседающие в органах, выдвигающих кандидата, не являются независимыми. Они зависят от председателя своего суда. Они работают под председателем высшего суда в регионе. И этот же председатель может им сказать: «Нет, я вашего кандидата не принимаю». А потом с теми, кто хотел его назначить, может и посчитаться.
Так вот, подобного не должно быть. Потому что органы судейского сообщества были придуманы для того, чтобы защищать судей, они должны быть независимы. В том числе и от судейской бюрократии. От председателей судов, от советов судей, от вышестоящих судов. А эти органы создаются на уровне субъектов федерации, за исключением, конечно, высшей такой коллегии, существующей на уровне Верховного суда.
— Нам удалось обозначить всего несколько тем, но уже видно: огромный океан проблем, и впечатление такое, что их невозможно решить. Как вы с этим справляетесь?
— Их можно решить. И у нас есть опыт. Я уже не говорю об опыте великой судебной реформы, проведенной Александром II Освободителем, потому что она была проведена в один год с отменой крепостного права. Это очень показательно. Говорят, что мы не дозрели, у нас правосознание не то. А вот тогда, когда большая часть населения страны не была даже свободными людьми в прямом смысле слова, они были просто рабами, крепостными, та страна оказалась готовой к реформе. Почему? Потому что судейское сословие освободили. Освободите судейское сословие — судебная реформа состоится.
Когда в 1990-х годах разработали концепцию судебной реформы, она была приспособлена к тем условиям. Конечно, не все сейчас нужно на этом уровне, он для нас уже мал, он недостаточен. Но одна идея, главная, и связанная с ней независимость суда была представлена очень ярко. Речь об отмене дисциплинарной и административной ответственности для судей. И когда судейское сословие освободили, оно стало ратовать за суд присяжных. Стали говорить: нам никто не сможет упрека сделать в том, что мы решили как-то неправильно. Потому что решил суд присяжных. И суд присяжных заработал!
Десятилетия ушли на то, чтобы от эксперимента это стало общим правилом. Но потом суд присяжных очень серьезно подразрушили. Мало того, что вдвое произошло усекновение его компетенции. Сейчас, вроде бы, хотели ее расширить — и четыре состава преступлений только прибавили к его компетенции! И то два прежде уже были исключены из компетенции суда присяжных. А расширили в том плане, что опустили на более низкий уровень, на уровень районного суда, не только для уровня областного, краевого суда эту форму судопроизводства оставили. Но зато посокращали и число присяжных. В областных судах восемь, в районных судах шесть.
Еще спасибо стойкости президента или, может быть, Людмилы Михайловны Алексеевой, которая очень на этом настаивала, что президент согласился с недопустимостью того, чтобы присяжные принимали решение в одной коллегии вместе с председателем, хотя Верховный суд ратовал именно за это. Поэтому приходится все время отслеживать, чтобы каждая хорошая идея, которая может пройти, не превратилась в свою противоположность.
Вот с этим нужно бороться. Потому что самое опасное в ходе судебной реформы — вот это ошибочное решение, как реформировать, что делать. И здесь большое значение имеет, безусловно, и научно-экспертное сообщество, и правозащитное сообщество, и просто институты гражданского общества. Если всё это вместе не будет защищать независимый суд, а будет только ратовать за то, чтобы всех судей к ногтю взять немедленно, провести люстрацию всех судей… А где взять кандидатов? У нас судей вообще не хватает. Их ответственность за вынесение заведомо неправосудных решений никто не отменял — но и это нельзя реализовать без независимого суда.
Источник: МБХ-медиа
