Зоя Светова, журналист, правозащитник, лауреат премии Московской Хельсинкской Группы в области защиты прав человека, бывший член ОНК Москвы:
В Московском областном суде продолжается судебный процесс по делу о бунте в колонии для малолеток. Правозащитники собираются обратиться в Верховный суд за разъяснением термина «массовые беспорядки», в которых обвиняют подсудимых.
Сейчас в суде выступают свидетели обвинения — сотрудники колонии.
Они дают показания против своих недавних воспитанников. Восемь 18-летних парней сидят в двух стеклянных «аквариумах» и, затаив дыхание, слушают, что про них рассказывают здоровые дяди в формах, от чьих слов зависит их дальнейшая судьба. Нет сомнений, что они на годы отправятся в колонии. Теперь уже во взрослые.
Тройка судей внимательно вслушивается в рассказы свидетелей. Судья помогает, если свидетель вдруг сбивается с нужной линии обвинения.
Вопросы прокурора и защитников крутятся вокруг главного: почему воспитанники Можайской колонии, которая долгие годы считалась образцовой, откуда правозащитники не получали жалоб, вдруг взяли и взбунтовались?
«Поднял личный состав по команде «шум»
Оперативники, инспектор по надзору, заместитель начальника и сам начальник колонии уверяют суд, что у них с осужденными были доверительные отношения. Тогда чего хотели бунтовщики?
Олег Меркурьев работает в Можайской колонии начальником с 2011 года. Как говорят некоторые бывшие осужденные, именно он установил там жесткий режим, превратил колонию в «красный козлятник».
— 21 февраля 2016 года я находился в Москве, около 19.40 поступил доклад ДПНК (дежурного помощника начальника колонии — «МБХ Медиа»), что они заблокировались на втором этаже отряда, жгут мебель, требуют сигареты, сотовые телефоны, — говорит Меркурьев. — Я доложил Тихомирову (начальнику УФСИН по Московской области — Прим. «МБХ Медиа»), поставил задачу, чтобы подняли личный состав по команде «шум», вызвал заместителя, который находился в Москве, чтобы он прибыл в колонию и начал вести работу с осужденными. Через полтора часа прибыл Тихомиров и сам начал разговор с осужденными. На территории колонии был выключен свет во всех помещениях. Там, где находились осужденные, на втором этаже, у некоторых были повязки на лицах, были слышны крики, смех… Я по голосу и по физическим параметрам мог их узнать.
Прокурор спрашивает Меркурьева, какие требования выдвигали бунтовщики, что хотели.
— Они сообщили, что им надоело ходить строем, надоело носить казенную одежду, что их притесняли, — отвечает Меркурьев. Я говорю: «Приведите факты». Фактов никто из них не привел. Начали цепляться, что осужденного Мамедова побили, толкнули… Требовали сигарет и сотовые телефоны.
«Я не могу разглашать гостайну»
Начальник Можайской колонии дает показания около трех часов, но так и не удается понять, из-за чего начался бунт, который обвинение называет «массовыми беспорядками».
Другой свидетель обвинения, оперативный сотрудник колонии Нашкалюк, который ранее выступал на суде, на вопрос о причинах бунта, говорит о секретности:
— Часть моей деятельности была связана со сбором данных, в которых содержалась государственная тайна, и я не могу их разглашать в открытом судебном заседании.
Обвинение в организации бунта предъявлено осужденному Ершову, которому за несколько дней до событий в колонии отказали в УДО. У руководства колонии была версия, что протест осужденных подростков был связан с этим несправедливым, по их мнению, отказом. Но оперативник Нашкалюк отверг на суде эту версию:
— Все, что я знаю о действиях Ершова, составляет гостайну. Я сейчас это не могу озвучить. Там не было организаторов. Все произошло спонтанно. Вообще не было предпосылок. Если бы это было прогнозируемо и ожидаемо, мы бы находились на работе, а не дома.
Прокурор и адвокаты расспрашивают свидетелей об отношениях между сотрудниками колонии и осужденными. Все говорят о «доверительных отношениях», о том, что «антагонизма не было». Начальник колонии Меркурьев объясняет, что все подсудимые были на хорошем счету. В СИЗО они получили по несколько взысканий, а в колонии исправились, у них были поощрения, они «нормально участвовали в мероприятиях». Что же касается переживаний Ершова из-за отказа в УДО — да, действительно, это был для него удар, но с ним беседовал и психолог, и воспитатель, да и сам начальник уговаривал Ершова, что «на этом жизнь не кончается».
«Антагонизм» или «трения»?
Известно, что после бунта в колонию приехали правозащитники, члены ОНК, которым осужденные рассказали свою «правду».
23 подростка написали заявления о том, что на протяжении долгого времени в колонии разные сотрудники их били, унижали, издевались. Эти же заявления были отправлены в прокуратуру. Но через несколько дней 18 воспитанников от этих заявлений отказались.
И начальник, и другие сотрудники колонии уверяют суд, что ничего не знают ни о содержании этих заявлений, ни о каких противоправных действиях сотрудников.
Впрочем, известно, что после бунта по крайней мере 18 сотрудников были привлечены к дисциплинарной ответственности. Начальник колонии Меркурьев на вопрос, правда ли это, заявил, что почти все сотрудники были наказаны, в том числе и он.
Когда защита спросила, за что их наказали, он объяснил:
— Согласно УИК (уголовно-исполнительный кодекс) должен соблюдаться режим. Режим был нарушен. В 22 часа объявляется отбой. Но отбой был нарушен.
— Это единственное нарушение? — спрашивает Меркурьева адвокат Сотников.
— Нет, не единственное.
— А какие еще?
Меркурьев молчит. Тогда ему на помощь приходит судья Кудрявцева:
— За конкретное применение физического насилия кто-то был наказан?
— Нет, не был наказан.
И тут не выдерживают подсудимые. Подсудимый Далевич кричит:
— Вы руки не распускали? И яйца не отбивали?
Начальник колонии молчит. Так же, как и он, все сотрудники в суде отрицают, что когда-либо применяли к воспитанникам физическое насилие.
Заместитель начальника колонии по оперативной части Александр Чернавский, чью фамилию осужденные подростки упоминают, когда в своих заявлениях пишут об унижениях, выступая на суде, заявил:
— Трения были. Все бывает в жизни… Я не позволял сотрудникам заниматься беззакониями.
А на вопрос прокурора, чем были вызваны беспорядки в колонии, Чернавский, единственный из сотрудников, кто косвенно признает ответственность за произошедшее отвечает:
— Наверное, мы не смогли мотивировать Ершова. Другие глядя на него, тоже отчаялись. Юношеский максимализм сработал.
Но, как бы сотрудники колонии ни старались скрыть свои отношения с воспитанниками, в их показаниях четко прослеживается тот самый «антагонизм» между ними и осужденными, который они отрицают.
Одним из требований бунтовщиков была просьба вызвать родителей и прессу. Начальник колонии уверяет, что прессу осужденные хотели вызвать, чтобы рассказать о том, что они совершили бунт.
— Почему они хотели позвать прессу? — спрашивают его на суде.
— Они хотели предать свое деяние огласке, — заявляет Меркурьев.
Подсудимые кричат из «аквариума», объясняя суду, зачем они требовали прессу:
— Сказать, что нас здесь убивают, наши права не соблюдаются, предать огласке (ваши деяния — Прим. «МБХ Медиа»)!
Судья просит их успокоиться и дождаться стадии прений, когда они смогут высказать свое мнение.
«Голый зад и массовые беспорядки»
Но самым неприятным эпизодом из всего, рассказанного в суде начальником колонии, стала история общения бунтовщиков со священнослужителями. История, которая не имеет никакого отношения к обвинениям.
— Они (отец Даниил и отец Дмитрий — Прим. «МБХ Медиа») приехали раньше меня, беседовали с осужденными, проводили молитву, некоторые осужденные показали им голый зад… я не могу определить по заду, кто это был, — вдруг вспоминает Меркурьев. — Но зад был не один. После этого священнослужители сказали: «Мы здесь не в состоянии что-либо говорить…». Отец Дмитрий сказал: «Я с вами не хочу больше разговаривать, ребята».
Думаю, этот эпизод начальник колонии вспомнил на суде неслучайно, на следствии он об этом не говорил. Его цель — выставить воспитанников маленькими монстрами, способными на все, чтобы тем самым дезавуировать их возможные заявления о том, что сотрудники колонии их унижали, били и издевались. Согласна, такое поведение со священниками — недопустимо. Но при чем тут «массовые беспорядки»?
И вообще можно ли считать события 21 февраля 2016 года в Можайской колонии «массовыми беспорядками»? Согласно статье 212 УК РФ, массовые беспорядки должны сопровождаться насилием, погромами, поджогами, уничтожением имущества, применением оружия, взрывных устройств, взрывчатых, отравляющих либо иных веществ и предметов, представляющих опасность для окружающих, а также оказанием вооруженного сопротивления представителю власти. Ничего этого мы не услышали в показаниях свидетелей обвинения на суде. Единственное, о чем можно сказать с уверенностью: осужденные подростки уничтожили имущество колонии. И ущерб, который им вменяют — 320 тысяч рублей. Но никакого сопротивления сотрудникам колонии, никакого насилия, никакого вооруженного сопротивления не было.
За помощью — в Верховный суд
За полгода до событий в Можайской воспитательной колонии в августе 2015 года аналогичные события произошли в Воронежской области — в Бобровской воспитательной колонии.
Согласно обвинению, «19 августа 2015 года несколько осужденных Бобровский воспитательной колонии, высказали недовольство условиями содержания и потребовали разрешения им курить. Заключенные договорились устроить бунт и заручились поддержкой других осужденных».
Они так же, как и в Можайской колонии, забаррикадировались в общежитии, ломали мебель, устроили поджог. Уничтожили имущество на сумму более трех миллионов рулей. Это в разы меньше, чем-то, что вменяют воспитанникам Можайской колонии. В Боброве следствие квалифицировало действия обвиняемых по другой статье — 167 статье УК РФ — «уничтожение имущества».
Перед Бобровским районным судом предстало тоже 8 подсудимых. Некоторые из них частично признали свою вину, другие нет. Суд приговорил их к разным срокам наказания от полугода до года, учтя то, что преступление было совершено ими в несовершеннолетнем возрасте. Так же, как и воспитанниками Можайской колонии.
Юристы обращают внимание на то, что парадоксальным образом в двух субъектах РФ создается совершенно разная судебная практика, когда аналогичные конфликты между осужденными и сотрудниками трактуются в одном случае, как «уничтожение имущества», в другом — как «массовые беспорядки». В связи с этим необходимо, чтобы Верховный суд дал наконец определение, что такое «массовые беспорядки», «призывы к массовым беспорядкам» и «участие в массовых беспорядках», поскольку эти термины до сих пор не разъяснены в российском законодательстве.
Правозащитники, которые следят за процессом в Московском областном суде, собираются обратиться в Верховный суд с просьбой созвать специальный Пленум по этому вопросу.
На кону судьбы несовершеннолетних, которым грозят большие сроки. И за их неудачное «перевоспитание» в воспитательной колонии, которое обернулось бунтом, никто не будет нести ответственность.
Источник: Эхо Москвы
