Любая система должна работать так, чтобы права человека внутри нее не нарушались, даже в тех случаях, когда он сам преступает закон. Тюремная система — одна из самых закрытых и табуированных. О том, что происходит за стенами колоний и изоляторов, оставалось только догадываться или же доверять информации из случайных источников. Завеса приоткрылась в 2008 году, когда туда допустили правозащитников. Теперь за тем, соблюдаются ли права заключенных, смотрит Общественно-наблюдательная комиссия (ОНК). Правозащитники выслушивают жалобы сидельцев, следят, чтобы тюрьма исправляла, но не калечила. Член столичной ОНК Марина Литвинович рассказала РИА Новости о нарушении прав человека за решеткой, почему в "Лефортово" сидельцы не могут общаться с родными, как достать для заключенных чайник и капли в нос, в каком СИЗО самые вкусные булочки, как в изоляторах читают намаз и почему без единой службы пробации невозможно бороться с рецидивами. Беседовала Анастасия Нечаева.
— Марина, расскажите, как и почему решили стать членом ОНК?
— Если честно, я не ожидала, что меня изберут. Система выборов непрозрачная и закрытая – в этом проблема. Меня всегда волновал вопрос реформирования системы ФСИН, особенно в случае применения насилия к заключенным. Важно еще, чтобы тюрьмы и колонии перестали воспроизводить преступность, чтобы тюрьма не калечила человека, а возвращала в современное общество.
— Что не так с системой выборов? Есть какие-то упущения в самом законе об ОНК?
— Да, и сейчас как раз обсуждается внесение изменений в закон об ОНК. Мы предлагаем поправки, которые расширят институт ОНК и его возможности в защите прав человека. Первое – в законе должна быть четко прописана процедура выборов в комиссию. Далее – должны быть указаны четкие критерии выбора, чтобы не возникало вопроса, почему кого-то взяли, а кого-то нет. Третье — информация о кандидатах, их биография, опыт правозащитной деятельности должны быть известны обществу. А то сейчас получается, что на обычных выборах разных уровней мы имеем полную информацию о кандидатах, вплоть до имен членов их семей и счетов в банках, а вот при выборах общественных представителей, правозащитников мы ничего о них не знаем. Это неправильно.
Второе важное и необходимое изменение в законе об ОНК: вне нашего контроля по-прежнему остается весь транспорт для перевозки заключенных, в первую очередь автозаки и спецвагоны. Именно в автозаках люди находятся долго, и никто не может зайти и проверить, что с ними там происходит. Мы знаем о случаях применения насилия внутри автозаков и в других местах. Мы также настаиваем, чтобы членам ОНК также разрешали посещать конвойные помещения судов. Там много проблем.
— Например, какие?
— За последние месяцы мы получили несколько жалоб от заключенных, которые были избиты в конвойных помещениях Мосгорсуда, а также Зеленоградского, Мещанского и Басманного судов, поэтому контроль за конвойными помещениями сейчас едва ли не самый важный. Мы пытаемся сейчас решать эту проблему вместе с МВД, которому подчинен конвой, но пока не очень успешно.
— Можно ли еще какими-то способами усилить мобильность членов комиссии, чтобы все случаи нарушения прав отрабатывались оперативно?
— Да, есть одна интересная инициатива, и она как раз об этом. Речь идет о создании Федеральной ОНК, которая бы следила за соблюдением прав заключенных по всей стране и могла бы выезжать в любой регион. Ведь местные ОНК есть не во всех регионах, а в некоторых они неэффективно работают. Кроме того, в некоторых регионах колонии находятся настолько далеко от крупных городов, что в эти "медвежьи углы" просто никто не доезжает. Бывают случаи, когда в СИЗО или ИК происходят инциденты, которые требуют немедленной реакции правозащитников.
— Перед вами возможные убийцы, насильники. Вы просите для них лекарства, делаете их условия комфортнее. Срабатывает ли тут моральный фактор?
— Вне зависимости от того, что совершил человек, он должен содержаться по закону. Закон не должен нарушаться в ответ против того, кто сам преступил его — это порочный круг.
Кроме того, люди еще не осуждены судом, поэтому вина их не доказана. И самое важное — по статистике правозащитников, в СИЗО находится около 30% невиновных людей, и мы всегда об этом помним.
— Вы уже заметили какую-то конкретную пользу от своей работы?
— В любой момент, когда мы приходим в места заключения, мы помогаем, просто помощь эта может быть разной. Есть совсем простые примеры, которые для нас с вами кажутся пустяком. Вот представьте, сидят семь человек в карантине СИЗО – им не приходят передачки, никакой связи с родственниками и адвокатами. У них даже нет кипятильника, чтобы попить чай. Мы как-то зашли и видим этих изголодавшихся по чаю людей. Я закрываю дверь камеры. Прошу у сотрудника ФСИН, который нас сопровождал: "У вас чайничка запасного нет? — Есть. — А можно эту проблему прямо сейчас решить?". Через минуту он заносит в камеру этот чайничек. В камере начали радоваться, как дети малые, и даже хором закричали: "Ура!".
А бывают сложные проблемы, например, связанные со здоровьем, когда человеку долго не оказывается медицинская помощь. Или когда мы находим в СИЗО человека, который сильно был избит в полиции. Мы стараемся помочь всем, сделать все, что возможно в рамках закона.
— Вы уже нашли эффективные способы, с помощью которых ОНК может препятствовать произволу среди правоохранителей?
— Мы уже и методику свою выработали, как находить побитых. В основном бьют при задержании или уже в самих отделах полиции, поэтому мы всегда спрашиваем заключенного, применяли ли к нему силу при задержании.
Если человек согласен написать заявление, мы собираем все показания, фотографируем телесные повреждения. После всех процедур оглашаем жалобу в СМИ и обращаемся в СК с требованием расследовать.
— Есть какие-то конкретные примеры?
— Возвращаясь из суда, люди часто приезжают в СИЗО побитые. Последний случай – избиение в Басманном суде. В один день там избили нескольких человек, один из них даже согласился подать заявление. Теперь, когда мы столкнулись с множественными случаями избиения в конвойных помещениях судов, мы попросили руководителей СИЗО тщательно фиксировать все повреждения, с которыми люди приезжают после заседаний.
А еще мы узнали, что избиения в основном происходят или в туалете конвойного помещения, или в слепых зонах, которые не попадают на видеокамеры.
Сейчас самый действенный способ, чтобы привлечь внимание к делу, публично сообщить о нем в СМИ.
— К заключенному ведь нужен особый подход. Вы вырабатывали какую-то схему, которая помогает заслужить доверие сидельцев?
— Да, вы правы, это непростая задача. Когда я захожу в камеру, мне нужно за короткое время представиться и установить контакт с людьми, чтобы они рассказали мне о своих проблемах. Жаловаться в тюрьме не принято, поэтому я начинаю разговор издалека — спрашиваю у людей, как дела, улыбаюсь. Этот неформальный вопрос обычно срабатывает, потому что люди видят во мне человека извне системы и больше доверяют. Сейчас, спустя уже несколько месяцев после начала работы, стало проще, поскольку люди уже нас узнают, ведь мы приходим к ним не первый раз. Если удается помочь хотя бы один раз, люди с большим доверием начинают с нами общаться. Недавно я поняла, что и я сама уже начинаю узнавать людей в камерах — и по лицу, и по фамилии, и по имени. И даже по статье обвинения.
— Было ли такое, что вам запрещали войти в СИЗО?
— Да, например, в изолятор временного содержания в СВАО нас три раза не пускали для проведения проверки. В один момент нас даже заперли в классе боевой подготовки. Мы написали развернутую жалобу в прокуратуру, была проведена проверка, и после этого все исправили.
— Есть ли во ФСИН или в полиции те, кто по-прежнему не знают о существовании ОНК?
— Во ФСИН знают почти все. Многие в МВД не знают о нас, часто мы приходим в отделы полиции, а они смотрят на нас удивленными глазами.
— После массовых акций часто заходите в полицию?
— Когда задерживают много людей после массовых акций, очень часто в отделах полиции начинают нарушать их права: подолгу держат людей в автозаках, не пускают адвокатов, не передают воду, отбирают телефоны, грубят. Иногда применяют силу. В таких случаях мы приезжаем в отделы полиции, заходим туда и пытаемся решить проблемы задержанных, разъясняя в том числе сотрудникам полиции права задержанных.
Когда меня спрашивают, на что похожа моя работа, я отвечаю – это "скорая помощь", связанная с широким кругом нарушаемых прав.
— Назовите самые частые нарушения прав заключенных?
— Здоровье. Однозначно здоровье. В тюрьме заключенные начинают болеть: от плохого питания, нервов, обстановки, малого количества воздуха, света и движения. Врачей мало, а проблем со здоровьем у сидельцев много. Бывает и такое, что не все лекарства закупают, а иногда нет и простого нафтизина. Так и важных лекарств вовремя просто не оказывается под рукой.
— Соблюдается ли свобода вероисповедания в СИЗО и колониях?
— В СИЗО часто приходят православные батюшки, и они могут выводить людей в церковь. К сожалению, желающих больше, чем возможностей. Приходят и раввины. Часто, когда мы заходим в камеру, мы становимся свидетелями совершения намаза. Недавно мусульмане нам жаловались, что у православных в маленьких церквях на территории СИЗО бьют колокола, а для них не включают азан (Призыв на молитву. – Прим. ред.).
— Получается, что мусульмане лишены ежедневного ритуала?
— Мусульмане сами решают эту проблему: один из них подходит к окну и очень громко, на всю территорию СИЗО, начинает читать азан. И в камерах начинают намаз.
Однако проблемы тут тоже есть. Например, когда одного из наших подопечных избили в конвойном помещении Зеленоградского суда, конфликт начался с того, что он прибыл туда со своим рюкзачком, где среди вещей лежал коврик для молитвы. Сотрудники конвоя, по его словам, достали коврик и грубо бросили на пол. Им все равно, а для него это оскорбление. После этого как раз и произошел конфликт – в результате заключенного избили. Но это скорее частность, а не правило.
— Пытались сидельцы вами манипулировать?
— Есть такое желание у них, но к этому я отношусь спокойно. Тут нужно стараться объективно относиться, основывая свои выводы на фактах, вне зависимости от своих личных предпочтений.
— Часто бывает такое, что вы заходите, а камеры переполнены?
— Однажды мы пришли в больницу СИЗО "Матросская тишина" и обнаружили, что в двух камерах люди спят на полу, потому что им просто не хватило кроватей.
Раньше такое было повсеместно в московских СИЗО, особенно в 90-х годах, когда, как нам рассказывали, при открывании двери в камеру в "Бутырке" люди просто оттуда вываливались, потому что в камере можно было только стоять. Сейчас нехватка спальных мест – это всегда эксцесс.
— Часто жалуются, что голодают?
— В целом да, говорят, что голодно, хотя качество еды сильно зависит от изолятора.
— Вы сами пробовали тюремную похлебку?
— Да, мы сами стараемся постоянно осматривать пишу, а иногда и пробовать. При осмотре мы изучаем содержание и консистенцию супа, не пустой ли он. Смотрим на гарнир – не сильно ли он разварен, не черная ли картошка. Смотрим на мясо – есть ли в нем хоть что-то, что можно съесть. Чаще всего пробуем хлеб, на него бывает много жалоб – то муку некачественную привезут, то не допекут в печи и он выходит сырой и невкусный. Бывают и несъедобные блюда – например, мы долго боролись с совершенно несъедобными рыбными биточками, они даже пахнут неприятно. Или с неясным блюдом, куда порублена гниловатая капуста и мясо. Или с супом из пшенки. Одна из лучших кухонь – в СИЗО "Лефортово", недавно я пробовала там ужин: пюре с рыбой. Пюре, конечно, без молока и масла, этакое "диетическое", а вот рыба вполне оказалась вкусной. А вот в женском СИЗО №6 пекут очень вкусные булочки – нас иногда ими угощают.
— Вспомним историю с экс-главой Серпуховского района Александром Шестуном, который объявил голодовку, а потом, чтобы не дать ему погибнуть в СИЗО, его начали принудительно кормить. В каких случаях это выход? Насколько осторожным нужно быть правоохранителю в случае тюремной голодовки?
— Смотря как относиться к голодовке. Если дело касается, например, известного заключенного, то часто это отношение халатно – все думают, что он только для пиара голодает. Например, так было с Шестуном. Я к нему приходила несколько раз и видела его голодовку в динамике. Мне было очевидно, что он это делает всерьез: он терял вес, силы, анализы стремительно ухудшались. В какой-то момент стало понятно, что он может вот-вот умереть. Эту информацию подтвердили и медики СИЗО. Когда ситуация стала совсем близкой к плохому финалу, Шестуна стали принудительно кормить через капельницу и зонд.
Хотя, честно сказать, серьезных голодовок бывает не так много, все-таки это серьезное испытание, не все к нему готовы.
— Было ли такое, что жаловались на запрет коммуникаций в СИЗО, например, в общении с родственниками, в доставке писем?
— Да, это как раз история с СИЗО "Лефортово". Там сидят известные люди по резонансным делам, там другие порядки и правила – условия очень строгие.
В "Лефортово" не работает всем известный и удобный сервис – ФСИН-письмо. Поэтому в этом СИЗО самая частая жалоба касается писем: бывает, что они не приходят по 2-4 месяца. Представьте, что при этом следователь не дает разрешения на телефонные звонки и свидания с женой и детьми. Человек оказывается в полной изоляции, особенно если он сидит в камере один. Письма не ходят ни к нему, ни от него. Бывший член Совета Федерации от Карачаево-Черкесии Рауф Арашуков, например, говорил, что ему следователь больше года не дает позвонить жене и детям.
В том же "Лефортово", если учесть, что сидельцы там "резонансные", в камерах открытая уборная. Небольшая загородка, конечно, есть, но она низкая и, по сути, ничего не закрывает. То есть человек не может уединиться ни единой секунды. Кроме того, в камерах всегда горит свет. Это серьезное испытание для психики человека.
— Не чувствует ли член ОНК ответственность перед заключенным после освобождения? Адаптация и профилактика рецидивов может стать его миссией?
— Сейчас ОНК не ставит перед собой такую задачу. В государстве должна быть создана единая служба пробации. В идеале туда нужно набирать людей с правозащитным опытом, в том числе из организаций, которые сейчас занимаются этой работой как общественники. Если этой службы не будет, то проблема рецидивов не решится, люди все равно вернутся в тюрьму, поскольку не приспособлены к обычной жизни.
— Служба должна быть создана на общественных началах или все же это дело государственных структур?
— Должна быть служба, созданная государством. Это должно быть социальное учреждение, которое целенаправленно работает с каждым человеком. Должны быть пересмотрены и многие нормы и законы, которые сейчас делают, например, прием на работу только что освободившегося человека практически невозможным. Без специальной поддержки человек, который провел за решеткой много лет, не вырвется из порочного круга.
