Фото: Екатерина Фомина / «Новая газета»
Я и раньше понимал, что тут ловить нечего. Здесь, на воле, мы просто плывем по течению, не даем себе сделать решительный шаг. В тюрьме понимаешь: черт побери, чего же ты ждал? Почему ты остался тогда на площади?
Я вышел на митинг, чтобы с нашим мнением считались, соблюдали наши права. Не сработало.
Когда нас арестовали, люди как-то отреагировали, но не дожали. Не вышли сотни тысяч на улицы, не потребовали нас освободить. Но те, кто выходил в нашу поддержку, сделали реально много. Показали, что есть свободные люди без страха, готовые жертвовать собой. Жалко, что остальным оказалось безразлично, жалко, что они готовы жить в такой стране.
Прежде я верил, что можно изменить все. Я и сейчас верю, просто время не настало, и люди недостаточно хотят. Нас не услышат, не увидят, не дадут ходу. Наверное, не созрела еще страна.
Я не хочу жить в стране, где меня могут вот так легко закрыть. Я не готов пока так жить. Я потерял три года и семь месяцев своей жизни, мне сейчас 25. Я хочу хотя бы пару лет пожить спокойно, чувствуя, что мне ничего не угрожает. Я не хочу жить в депрессивной обстановке. Я не бегу от проблем. Просто меня уже нашла слишком большая проблема. Понять, насколько это серьезное испытание, вряд ли сможет тот, кто не был в такой ситуации.
Я ведь не тот человек, который будет молчать. Может, захочу высказаться и вступиться за кого-то — а теперь не нужно ни на какую площадь выходить, достаточно слов. С моей судимостью я условкой уже не отделаюсь. У меня и с учебой могут быть проблемы. Не факт, что я здесь спокойно поступлю, и мне спокойно дадут учиться. С работой, понятное дело, будут проблемы.
Я хочу уехать учиться — на экономическом. У меня математический склад ума, мне всегда проще давались такие вещи: понять выгоду в каком-то деле, понять, стоит ли туда соваться. Но вот с Болотной я просчитался. Я понял, что не стоило туда лезть, когда начали винтить жестко. Не ушел вовремя.
Когда нас судили, умерла моя бабушка. Я даже не пытался просить отпустить меня попрощаться: знал, что не отпустят. Не было сил просить ни у кого.
Теперь я понял, как глупо терять время, понял, насколько важны родные. Тюрьма снимает все лишнее. Я не злюсь. Переиграть? Это моя жизнь, как ее переигрывать?
Тюрьма испытывает, не только духовно. Если не будешь вставать со шконки, через три года станешь не просто овощем — мясом без мозгов. А надо поддерживать гигиену, заниматься спортом, читать книги, стараться находить себе собеседников. Иначе упадешь еще ниже. Хотя, кажется, ниже падать некуда. Я видел людей, которые практически не моются, не стирают вещи. Тот, кто стремится стать лучше — станет. Некоторые в тюрьме уходят от вредных привычек, по-другому начинают относиться к близким и друг другу.
В СИЗО условия ужасные. В колонии даже в чем-то попроще. Тюрьма озлобляет человека. Надо очень много работать над собой, чтобы не впитать в себя плохое. Как тюрьма может исправить, если человек выходит, а у него ничего нет? Некоторых никто не придет встречать, их мент до вокзала подвезет.
Я себе в тюрьме цель поставил: по максимуму вынести положительное, сделать все, что могу за время, выделенное мне.
Я люблю изменения в жизни, а там их нет. Каждый день — день сурка, ты ко всему привык, все предопределено. Там наступает остановка. Развиваешься только внутри себя.
В тюрьме могут быть две позиции: либо живешь, либо существуешь. Я старался жить — не включать себя в это, не отдавать часть себя, а просто в тот момент жить.
